Две встречи с Дьяволом

Я никогда не верил рассказам о потустороннем. И до сих пор отношусь к ним с иронией. Хотя два случая, которые произошли со мной двенадцать и шесть лет назад, я объяснить не могу.
Тогда я работал шкипером на лихтере в СЗРП. В моем распоряжении было судно длиной шестьдесят и шириной двенадцать метров. То есть его размеры повторяли размеры флагманского корабля адмирала Нельсона во время битвы на Трафальгаре. С той разницей, что корабль Нельсона был набит пушками и сотнями моряков, а мой лихтер грузился кабелем в Гавани, и его капитаном и командой был один я. Лихтер был построен в Финляндии фирмой “Раума-Репола” в 1956 году. Он был предметом зависти всех многочисленных буксиров и сухогрузов в акватории Невы и Маркизовой лужи. У меня были три каюты, обшитые жёлтой лоснящейся фа¬нерой. У меня был камбуз с замечательными финскими удобствами. Нако¬нец, у меня была настоящая финская баня. В рубке, наверху, я во время буксировки под мостами крутил штурвал, от которого не отказался бы и сам Нельсон. Но самое главное – в ахтерпике вялилась купленная у рыба¬ков плотва и корюшка, а под рядами её мирно плескалась во время качки жидкость в стеклянной бутыли емкостью в тридцать литров, – чистейший самогон. Нетрудно догадаться, что уважение и почти подобострастие капитанов буксирных катеров по отношению ко мне и моему сменщику пита¬лись именно из этой бутыли.
В те далекие времена жить было хорошо. Любой человек, который говорил – “я пишу” – пользовался уважением у окружающих, любовью у деву¬шек и боязливой ненавистью у начальства. Ему давали место у печки, колченогий стол и возможность пользоваться чаем номер “33”.
Но чего-то не хватало мыслящим людям в то далекое время. Рука не поднималась создать что-либо великое. А ведь казалось бы – полстраны вечерами, после телевизора (заканчивался в одиннадцатом часу) садилось к столу, придвигало тетрадку за две копейки и выводило слово “рассказ”. И больше ничего. Полстраны через пятнадцать минут пыхтенья и зубовного скрежета отодвигало тетрадку на завтра и лезло под женский бок. Как правильно поступал этот народ! Потому что остальные, немно¬гие, кто преодолевал эти пятнадцать минут, наутро вставали из-за стола зеленые от чифира и папирос, а в остальном результат был примерно тот же. За исключением упомянутого выше женского бока, который не был столь же неприступен, как чистая бумага.
Каюсь, я принадлежал к недостойной части моего народа. Поэтому лихтер с его четырьмя столами для сочинения рассказов (две каюты, кам¬буз, рубка) был наводнён тетрадками, бумагами и шариковыми ручками.
Я смотрел в сторону залива, небо темнело с востока, на западе розовела Швеция. Туда мне было не попасть во веки веков. Поэтому запад для меня был просто стороной света и ничем иным. С востока меня подпи¬рала моя страна, которая уже спала. Для кого мне оставалось писать? Для своей сестры, которая уже мало верила в мою удачу? Или для диспет¬чера СЗРП, который каждую смену отмечал моё местонахождение?
В тот сентябрьский вечер я решился не писать. Это было трудное решение, потому что постоянное самоедство составляет основу профессии. Каждое мгновение нужно быть готовым к тому, что это вдруг пойдет. Нельзя было это упустить, ни в коем случае! Потому что следующего раза могло не быть. Так что лежа под ночником с книжкой на груди (полезной книжкой! Или это Флобер, или Платон, или, на крайний случай, том “Истории дипломатии”) и поглядывая иногда в иллюминатор на белею¬щий шпиль Морского пассажирского порта, я знал, что совершаю преступ¬ление. Но очень уютно было в постели, в чистых простынях! Так уютно, так хорошо. В декабре поеду на семинар драматургов в Рузу, там будет отдельный номер в Доме творчества, может быть, пьесу купят… или пос¬тавит какой-то недоумок…
Я засыпал.
Поэтому я положил книгу на столик, поднял руку и щёлкнул выключателем.
И в тот же самый момент я содрогнулся от страха.
Слева от двери, чернее темноты, был ОН.
В те короткие секунды, когда я с ужасом соображал, что мне делать, ОН не сделал ни одного движения. Я до сих пор отчетливо помню ЕГО позу: в черноте угла ОН был сгущением черноты, в своей неподвижн¬ости напоминая сидящего на корточках зэка, но именно легкость ЕГО про¬явления и одновременная тяжесть структуры (как будто из земного ядра) создавали невыносимое сочетание невесомости и придавленности – он па¬рил в абсолютно неудобной для человека позе полуприседа с расставлен¬ными крыльями, руками?.. были рога.
Не знаю, как я проскочил мимо НЕГО.
Сидя в рубке в одних трусах, дрожа от холода, я очумело смотрел на черную в рыбёшках огней воду, на Морской пассажирский порт, на тём¬ные цеха завода “Севкабель”, на морские суда, стоящие у стенки…
Через час, продрогший, не только от холода, я осторожно спустился по трапу, зажёг свет в камбузе… Затем осветил коридор… Просунул руку в каюту, включил верхний свет…
Никого.
История имела продолжение.
Мой сменщик тоже писал. Когда-то он написал сценарий, оставленный им на “Ленфильме”. А через год-два этот сценарий показали в новогоднюю ночь всей стране в виде двухсерийного фильма. Страна полюбила этот фильм. Мой сменщик был в ярости. Хотя, мне кажется, украденный сцена¬рий или рассказ, которые так широко пошли, должны примирить человека с потерей.
Моего сменщика любили актрисы. Он замечательно играл на балалайке весь репертуар Луи Армстронга.
Когда я менял его на рейде Кронштадта и произошло продолжение истории с дьяволом.
Мы мирно беседовали со сменщиком на камбузе, пропустив по рюмочке. Буксир, который должен был захватить сменщика на берег, уже пару раз рявкнул. Но мы имели право на какое-то время для сдачи смены, поэ¬тому не обратили на буксир особого внимания. К тому же мы прекрасно понимали, что нетерпение буксира объясняется только тем, что его капи¬тан прекрасно понимает, что происходит у нас на камбузе.
И здесь вошла актриса, одна из тех, кто любит слушать Армстронга в исполнении на балалайке.
– Это он! – закричала она. – Он!!
Выяснилось, что я (или дьявол, принявший мой облик) встретился ей в одну из ночей, когда она шла по коридору в гальюн.
На меня никогда в жизни не смотрели со страхом. Это лестно, но неприятно.
В дальнейшем сменщик сообщил мне, что этот лихтер напичкан вся¬кой чертовщиной. И рассказал несколько историй.
На следующий год я получил другой лихтер. Там было потише.
Через шесть лет, в начале мая мы решили снять дачу. Знакомый художник предложил мне Вырицу. Там у него были друзья, которые сдавали третий этаж замысловатого теремка, у церкви.
Жене и сыну место очень понравилось. Жена тут же вскопала полоску земли. Сын весь день играл в бадминтон с детьми хозяев. Мы сходили на речку – там было замечательное место с лодками, с дощатой купальней.
Мы привезли с собой два рюкзака и сумки с посудой, постельным бельем, продуктами. У нас был отдельный вход по винтовой лестнице. Две комнаты, где нам предстояло жить, были светлые и господствовали над деревянной Вырицей и её деревьями.
Мы легли спать рано, около одиннадцати. Жена с сыном в дальней комнате, а я справа от окна, выходящего на церковь. Занавесок на окнах не было. Не было и дверей между комнатами. Это, кажется, помогло мне на этот раз.
Снова был момент засыпания.
Неправду говорят, что мгновение остановить невозможно.
В этот миг засыпания – кратчайший миг! – когда я недовольно поду¬мал о том, что всё лето, в белые ночи, придется спать при свете, я увидел, как ОН уже летит ко мне от Южной Америки! Я понял, что ЕМУ хватит полмига для того, чтобы быть здесь, в Вырице! Что эти пол¬мига необходимы ЕМУ только для того, чтобы я закрыл глаза. Но я их не закрыл. Я вспомнил ЕГО, я видел его руки-крылья, которые он раскрывает там, южнее Бразилии, чтобы приземлиться у моего изголовья.
Я изо всех сил старался не закрыть глаза, я таращился в белое окно. Я старался позвать жену, но язык отказывался служить мне. Тогда я начал неистово ворочаться, я знал, что жена засыпает не скоро. Наконец, мне удалось сказать, вернее, промычать:
– Т…а…н…я…
И я клянусь, когда она прибежала и как бы разбудила меня, я не спал: я был в том состоянии полумига от сна, в котором пригвоздил меня дьявол.
Наутро мы отказались от дачи. Хозяева не поверили рассказу. Но мне это было и неважно.
Мы бежали из Вырицы с рюкзаками и сумками так же, как Мопассан бежал от Орли.
В этом году ровно шесть лет от истории в Вырице и двенадцать от истории на лихтере.
Честно говоря, я сам не рад тому, что проговорился.