«Лет этак с двенадцати-тринадцати я стал писать. Иногда стихи, иногда рассказы, новеллы, даже две повести написал. У меня не было такого, чтобы просто хватал перо и строчил, тем более чужой текст или на незнакомом языке. Поэтому я долго считал свое творчество своим. И даже собирался попробовать себя на писательской ниве.
Часто вечерами возникало горячее, нестерпимое желание творчества. И я писал взахлеб, всласть. Писал на взрослые темы: о любви, о предательстве, о войне, о приключениях. Среди моих героев не было подростков моего возраста. Еще деталь: все мои вещи были из жизни XVIII-XIX веков, от силы начала XX.
Семья у нас была простая, никаких князей и графов среди прадедов не было, так что объяснить себе эту ситуацию я не мог. Сначала и не пытался. А на шестнадцатом году моей жизни, когда, казалось бы, все способствует вдохновению – и первая настоящая влюбленность, и вообще такое одухотворение, мечты о будущем, – мое творчество «отключилось». Я пытался сочинить стихи девушке, которая мне тогда очень нравилась, и не мог. Вернее, выходили неуклюжие, корявые и вторичные строки, которые совершенно нельзя было никому показывать.
Я не понимал самого себя. За то время, которое я писал (а это около четырех лет), я и много читал. У меня возник неплохой, как мне кажется, литературный вкус. Поэтому я отличал мои жалкие попытки и поделки от «собственных» прошлых сочинений.
Почему пишу «собственных» в кавычках? Потому что со временем понял: в ранней юности я был «подключен» к той части ноосферы, где продолжал творить после смерти кто-то из Серебряного века. Может быть, даже не писатель, не профессиональный литератор, а просто один из талантливых, разносторонне образованных людей того времени. Как мне кажется, он рано ушел из жизни, поэтому «мои» вирши и проза были от имени и с жизненным опытом человека лет 25-28.
Почему потом как отрезало? Не знаю. То ли я не подошел, чтобы писать под диктовку. То ли этот автор просто пожалел меня, поняв, что я ошибочно принимаю его творчество за свое, а отношусь к этому серьезно. Если бы я не смог писать, ощущая себя профессиональным писателем, это было бы настоящей трагедией.
Я благодарен судьбе за такой мистический способ приобщения меня к высокой литературе. До сих пор храню свои детские опусы, написанные хорошим и несколько устаревшим языком.
К сожалению, узнать, кто диктовал мне, кто записывал свои творения моей рукой, не удалось. Автор мне не открылся. Может быть, он избрал кого-то другого и продолжает творить? Кто знает. Но я благодарен судьбе за то доверие, которое в моей юности оказал мне неведомый автор».