Проклятая статуэтка

Статуйку в село Маклок привез Николай Кретинин. Выменял на Графском базаре за полведра картошки у однорукого солдата-инвалида. В придачу инвалид еще и рассказ подарил, как во главе взвода разведчиков ворвался он в кабинет Геббельса, а там все мертвые: и сам колченогий, и жена его, и детишки-фашистики. Детишек даже жалко стало. Ну, мертвые так мертвые, делать нечего. А статуйка как раз на столе у Геббельса стояла, вот он ее и прихватил на память. Трофей – законное дело.

Заметив недоверчивый взгляд Кретинина, солдат сказал, что руку он не на войне потерял, а после, когда домой ехал, по пьяному делу. А так был героем-разведчиком, смотри, медалей сколько.

Убедили Кретинина не медали, а признание, что «по пьяному делу»: после войны каждый чирьяковый след старались раной объявить, и уж если говорит солдат о другом, значит, правдивости исключительной. И все-таки картошку отдал он еще и потому, что понял – не простая статуйка. Тяжелая. Чугунная, поди, вдвое легче была бы.

Что-что, а вес Кретинин определять умел. И, вернувшись домой, первым делом решил статуйку распилить – ну, как золотая? Извел два полотна по металлу, но едва-едва оцарапал крылышко. Не золото, золото мягкое. Приглядевшись, Кретинин обнаружил рядом со своей меткой другую царапинку – кто-то прежде пилил на предмет золота, верно, тот же инвалид.

Сокрушившись о загубленной ножовке, статуйку поместил на видное место, на этажерку. Жили Кретинины почти по-городскому, и кровать была с никелированными шарами, и шифоньер, и даже патефон, правда, с поломанной пружиной. Все с базара. В конце концов, историю про взвод разведчиков он и от себя рассказывать может. Не его вина, что по плоскостопию войну прослужил при складе. Односельчанам о службе своей Кретинин прежде вообще ничего прямо не говорил, ограничиваясь туманным «где надо, там и воевал». Понимай как знаешь. Время не болтливое, кругом враги.

Статуйка же как нарочно под рассказ сделана. Представляла она злобное страшилище, похожее на крылатую жабу. Посмотришь, и оторопь берет – как живая. Самое место такой на столе Геббельса.

Домашние, правда, жабу невзлюбили. Дети так криком кричали и ночами до ветру не выходили, а все в постель: и пятилетний Сашок, и шестилетняя Дуня, и годовалая Настена. Настене-то пока положено…

Николай на детские крики серчал, но убирать жабу не хотел. Глядя на нее, он в самом деле начинал верить в свое разведческое прошлое, что воевал, брал языков не счетно, а склад для отвода глаз был для секретности.

Однажды жена Клава не выдержала, ушла сама и увела детей к матери – хоть одну ночь поспать спокойно. Николай не возражал. Когда поутру Клава вернулась, то застала Николая мертвым. Рядом валялся пустой полуштоф крепчайшего горючего самогона. Выпил вечером, спьяну поспешил закрыть вьюшку и угорел.

Клава же посчитала, что во всем виновато «уродище» – так она прозвала статуйку. И потому, когда на поминках двоюродный брат Николая Егор Стародубцев спросил о жабе, Клава отдала уродище ему «на память». Спокойная жизнь того стоила. К тому же Клаве казалось, что уродище стало иным – крылышко распрямилось, а когтистая лапка поднялась к морде. Ерунда, конечно. Она всегда такой была. Просто раньше не с того боку смотрели.

Егор поначалу тоже проверил уродище на золото, больно тяжела была статуйка, а потом пошел проторенной дорожкою: как выпьет, пускается описывать штурм Берлина, особое задание, кабинет Геббельса, набитый мертвецами, – хотя войну кончил в Будапеште самым настоящим орденоносцем и привирать о подвигах никакой нужды не имел.

Дети Егора, братья-близнецы Петя и Павел, были постарше Кретининских, постель не мочили, но в школе рассказывали вполголоса всякие страсти. О том, что статуйка ночами летает по избе, садится на грудь и не дает вздохнуть. А то залезет в печь, в самый огонь, и оттуда смеется тихим злым смехом. Даже кошка из дому убежала и котят с собой утащила.

Те, кто был в гостях у братьев и статуйку видел, верили безоговорочно. Дело дошло до того, что учительница начальной школы Варвара Степановна навестила вечером Стародубцевых и попросила спрятать химеру (статуйка, оказывается, изображала химеру) подальше от детских глаз. Мол, присутствие ее сказывается на учебе – из твердых хорошистов братья Стародубцевы скатились до троек, на уроках невнимательны, быстро устают.

Насчет успеваемости и дисциплины Стародубцев-старший пообещал детей подтянуть, а статуйку убрать отказался. У него мужики должны расти, в жизни страхов много, настоящих, не придуманных, и те страхи в сундук не положишь. Пусть привыкают.

Учительница в школе рассказала детям: прежде богачи и попы, чтобы держать народ в страхе и повиновении, пугали их изваяниями разных чудовищ. Статуйка, а правильнее, статуэтка, что есть в избе братьев Стародубцевых, это уменьшенная копия химеры – большой скульптуры, установленной на Соборе Парижской Богоматери. Бояться ее сознательные советские школьники не должны, а должны активно бороться с суевериями и предрассудками.

Бороться пришлось недолго – изба Стародубцевых под Новый год сгорела дотла. Горела днем, когда дома оставалась только бабка Пелагия. Похоже было, что она сунула химеру в печь, желая ее расплавить. Во всяком случае, от избы только и остались что печь да статуйка в ней, причем та не пострадала совершенно. Ее, как «вещественное доказательство», взял участковый милиционер Филимонов, но никаких следственных действий над нею совершить не успел – когда вечером участковый чистил свой наган, произошел самопроизвольный выстрел, поразивший Филимонова насмерть.

Дочь милиционера Оксана вместе с братьями Стародубцевыми отнесли химеру за три версты от Маклока, на Веневитинов кордон, где и утопили в омуте реки Усманки.

Сейчас, много лет спустя, Оксана Прохоровна рассказывает, что, когда они приблизились к Усманке, она чувствовала, что статуйка, обернутая в мешковину, шевельнулась, будто хотела вырваться на волю. Она едва успела бросить сверток в воду. Тяжелый, он сразу ушел глубоко на дно.

С той поры жители Маклока старались обходить омут стороной. Усманка обмелела, омут затянуло илом, по обе стороны от него выросли две базы отдыха – университетская и заводская.

С 1992 по 2002 год на обеих базах утонуло шестнадцать человек. Причинами утопления обыкновенно объявлялись «купание в нетрезвом виде» и «внезапная остановка сердца». Однако старики, населяющие Маклок, уверены, что без зловещей статуйки со стола Геббельса дело не обошлось.