Омутище

Эта криповатая история произошла в 2000 году, в мою бытность первокурсником. Учился я в Москве, а жил в небольшом поселке в З0 км от МКАДа, откуда добирался на электричке.

Весна. Пятница. По традиции, мы – студенты – допоздна отмечали этот день недели большим количеством пива с сухариками и задушевными беседами.

Уже поздно. Все разговоры сказаны, все деньги инвестированы в напитки, и мне пора срочно прощаться, чтобы успеть на последнюю электричку до дома.

Едва успев на вокзале взять бутылочку пива на последние деньги, забегаю в закрывающиеся двери. Тронулись. Пассажиров – единицы. И я, узнав у одного из них о маршруте, понимаю, что поезд – дальний, а значит, всего несколько остановок на пути. Конечно, в моем маленьком поселке мне сойти не удастся. Но вот в городе за 8 км до него – вполне возможно. Я начинаю неспешно прикидывать план действий и перебирать варианты: идти пешком ночью – не подходит, денег на такси нет, автобусы уже не ходят, вокзал в этом городке ночью закрыт, если позвонить – кому и как? У меня с собой лишь зажигалка, разряженный телефон и пакет с большой общей тетрадью (которые потом сыграют свою роль). За этими думами я благополучно засыпаю.

Просыпаюсь оттого, что мне нереально холодно, вот просто до дрожи. Открываю глаза и вижу – прямо передо мной на сиденье сидит большой черный пес и смотрит на меня стеклянными глазами. В вагоне полная темнота и ни единого человека. Только стук колес. За окнами – лес. Я, слабо соображая, пытаюсь встать, но пес начинает рычать на меня и скалить клыки. Я пытаюсь с ним о чем-то говорить и, немного заболтав, бочком пробираюсь к тамбуру. Собака меня не преследует, остается сидеть в прежней позе и рычать.

Немного переведя дух, я все-таки пробираюсь в соседний вагон. Тут светло и тепло. И сидят несколько людей. Ближе всего ко мне сидит пьяный старик, похожий на цыгана, везет с собой двух дохлых неощипанных кур в корзине. Подсаживаюсь. С трудом узнаю у попутчика, что проехали мы слишком много, следующая остановка вроде скоро должна быть. В этих местах я никогда не был. Иду к схеме пути прикидывать, сколько же я проспал и что в конце концов теперь делать. В полном недоумении сажусь к старику обратно, решая сойти на первой остановке. Старик начинает рассказывать какую-то историю про то, как его дочь Жанна заживо сгорела вместе с их домом, и он пьет из-за этого. Его диалект, тем более по пьяному делу, я почти не могу разобрать, поэтому, отвернувшись к окну, пытаюсь привести мысли в порядок и дождаться остановки.

Дожидаюсь. По моим прикидкам около двух часов прошло, как мы проехали мою платформу. То есть – далековато я от дома. Выходим вместе со стариком на этой остановке. Я пытаюсь получить у него информацию, куда тут можно пойти, у кого спросить и т.п. Но я его окончательно перестал понимать и поэтому отпускаю. На перрон вышли еще три человека, я пытаюсь подойти к ним с теми же вопросами, но двое от меня шарахаются, а третий – лысый мужик – вскользь кидает «Остерегайся цыган!» и быстро удаляется.

Платформа пустеет. Электричка ушла. Кругом темнота, если не считать одного тусклого фонаря. Никаких строений нет, только деревья вокруг платформы. Даже касс и лавок здесь нет. Знаете, как в фильме «Игра»: все вдруг разбежались, выключили свет, и вот я остался один. Остатки алкоголя из меня выветрились. В то время я был довольно беспечным, но в этой ситуации меня начинает немного плющить. Не то чтобы был повод, просто полнейшая неопределенность и мистика происходящего. По прикидкам часа три ночи. И жуткий холод.

Постоял, подумал и решил немного обследовать окрестности, ну какие-то дома или магазины рядом должны же быть, хотя бы погреться. Пошел в сторону, куда все удалились. Походил по тропинкам туда-сюда, пару раз обошел платформу – нет никакой ясности. Даже звуков каких-то посторонних нет.

Иду обратно на перрон. Смотрю – старик, с которым ехали, лежит на земле со своими курами и улыбается мне, хотя вот минуту назад его тут точно не было. Я удивился, спрашиваю: «Тебе не холодно?» Он, улыбаясь, отчеканивает чисто: «Где. Моя. Собака». Я застыл. Он повторил еще громче. Я говорю: »Какая собака? Черная?» Этот цыган вскакивает с земли: «Что ты сделал с моей собакой?!» И бросается на меня, пытаясь душить. Не сказать, что силы богатырской он, но и не слабый точно. Начинаю его отпихивать, я обескуражен всем происходящим. Оттолкнул, он свалился к своим курам. И тут совсем непонятно откуда выскакивает цыганка с доской от забора, в которой гвозди торчат. Начинает орать на меня по-своему, вроде как я старика избиваю. У нее один глаз, во втором только белок. Начинаю объяснять ситуацию, потом плюю на это и отправляюсь на платформу.

Встаю под фонарем, жду непонятно чего. Понимаю, что обнаруживаю себя, если сейчас они придут ко мне сюда, мне меньше всего это надо. Но идти по сути некуда.

Идут. Даже бегут. Их четверо. Одноглазая цыганка позвала еще двух цыганок и одного молодого амбала, вроде как сына одной из них. Он подбегает ко мне с ножом. Орет: «Ты убил Жанну?» Полный сюр. Очнувшись, пытаюсь объяснить, что проспал свою остановку, что старика встретил в поезде и т.д. Ничего не слушают, орут, кидаются друг на друга и на меня. Цыган приставляет нож вплотную мне к горлу. У меня выступают слезы. Думаю – вот и конец. Сказать ничего не могу. Ступор полный. Не знаю, сколько прошло, но одна из цыганок все-таки отталкивает его. Мне – пощечину. Опять начинают ругаться между собой. В это время я ретируюсь. Прыгаю с платформы и бегу, бегу.

Может, километра полтора-два в итоге я прошел. Хвоста вроде нет, останавливался несколько раз, проверял. Сердце просто бешено колотится. Пошли какие-то ветхие домики. Стучу – не открывают или нет никого. Вроде и холод уже не чувствуется, но надо что-то делать. Темнота всюду по-прежнему. Может, с десяток домов обошел. Где-то шептались за дверью, но не открывали, где-то орали, чтобы убирался.

Звоню в один дом. Женщина русская спрашивает, чего надо. В доме младенец орет, надрывается. Рассказываю историю. Умоляю впустить. Стою, канючу. Предложил ей свой телефон, посмотрела на него через окно. Открывает. Взяла телефон. Пригласила, говорит, дождись рассвета за столом. Вскипятила чайник. На ребенка – ноль внимания, он кричит не переставая. Я говорю, может, с ребенком помощь нужна. Говорит, сиди, не твое дело. Сижу. Чай пью. Вроде даже согрелся, минут двадцать прошло.

А она ходит то по дому, то во двор, непонятно чем занимается. Присмотрелся – вроде рожать ей точно поздно, может, бабушка. Ее нет. Ребенок затих. Жду еще десять минут. Ее нет. Ну я встал и пошел в комнату к ребенку, ну мало ли чего с ним. Смотрю – нет там никого, импровизированная кроватка есть, а в ней нет ребенка, но вроде и двери второй нет, а мимо меня она не заходила. Думаю, сколько неведомой херни мне еще этой ночью предстоит вынести. В итоге пришла, села за стол, чем-то занимается. Спрашиваю: «А ребенок во дворе?» Она отвечает: «Какой еще ребенок?» Думаю, хватит, надо делать ноги, начинаю у нее выяснять, есть ли у кого тут машина или телефон. Говорит, нету.

Сижу дальше, что же делать. В доме чем только ни воняет, да и женщина жутковатая, но тепло, относительно светло и безопасней, чем на улице. И тут она спрашивает, мол, что от тебя эти цыгане вообще хотели? Ну я начал рассказывать, что рехнулись, дознавались про какую-то Жанну. Вдруг, как только услышала это имя, она вся побелела, вскочила и начала орать, чтобы я мигом выметался из ее дома. Бросила в меня мой телефон. Я стою в непонятках. Она орет благим матом. Вены все на лбу повздувались. И тут ребенок в той же комнате начинает надрываться. Подобрал я свой телефон и вышел оттуда на ватных ногах.

Только за мной дверь на ключ запирается, слышу крики этих цыган на дороге. Меня ищут. И идут в моем направлении к двери этой женщины: ребенок орет и свет в окне. Я не знаю, как я смог сделать усилие, но все-таки зашел за какой-то сарай, вроде как спрятался, но посчитал, что ненадолго и она меня сейчас сдаст. О чем они через дверь говорили, я не слышал, а может, просто не запомнил, но цыгане вчетвером, в том же составе, довольно быстро потеряли интерес и пошли дальше.

Начинало светать. Мои передвижения стали заметнее, но делать что-то надо. Я, подождав, вышел из укрытия и пошел в обратном цыганам направлении, прямо к платформе по моим прикидкам.

У калитки крайнего дома стоит девушка в белом платье. Я заранее напрягся, потому что понял, что это адская ночь еще и не думает заканчиваться. Поравнявшись с ней, смотрю на нее, она говорит, что ждет скорую, ее маме плохо. Я спрашиваю, есть ли телефон в доме или мобильник. Говорит, есть телефон, но домой не пускает, потому что там мама. Кое-как уговорил, сказал, что помогу матери, пойдем в дом.

Такого бардака в доме я никогда не видел, ни до, ни после. Потолок полностью черный, закопченный, как будто в доме пожар был. Адская вонь от экскрементов, гнили, перегара. В углу валяется мужик без сознания, в отрубе. Ее мама посреди комнаты на кровати, словно на алтаре. Полностью высохшая, словно после лагерей. Лысая, натуральный скелет остался. Вся в говне перемазанная. Стонет, вспоминает всю родню свою, причитает.

Спрашиваю, где телефон. Показывает. Поднимаю трубку – нет гудков. Не работает и все. Понятно, говорю, но точно ли она скорую вызвала, если телефон не работает. Девушка говорит, точно, работал только что, а сейчас уже нет, так бывает. Все ясно. Надо идти.

Говорит, дождитесь скорой, вы обещали помочь. Думаю, чем я тут могу помочь? Один труп, видимо, уже есть, сейчас вторая откинется. Ну, жалко стало девочку как-то, она вне себя, в полной прострации от всего происходящего. Ладно, говорю, подожду десять минут. Но, думаю, молча, а то сейчас опять какая-нибудь хрень начнется. Предложила какой-то суп, ну нет уж, хотя жрать дико хочется. Что-то спрашивает – отвечаю односложно, мать стонет, к смраду вроде привык.

Как ни странно, стук в дверь – скорая приехала. Входит врачиха. Я поздоровался. Она прошла к больной, я вышел во двор. Думаю, пойду сигарету стрельну у водителя, а то не курил уже давно, да и неплохо бы нервы успокоить и спросить, смогут ли они меня довезти до цивилизации. Стоит старая волга-скорая, но водилы нет. Я еще подумал, куда он мог тут пойти, и не сама же врачиха за рулем приехала.

Стою жду. Долго. Между делом не забывая про цыган, которые еще могут вернуться. Уже практически рассвело. Выходит врачиха, садится на пассажирское кресло, пишет рецепты, я стою и девушку как-то пытаюсь приободрить, с матерью все плохо, счет чуть ли не на часы. Вдруг у меня за спиной крик врачихи: «Ты с кем здесь разговариваешь?» Оборачиваюсь: стоит вплотную ко мне, головного убора нет, волосы все растрепались, лицо почему-то злое. И снова девушке: «Ты кому сейчас говорила?» Девушка застыла – только смогла на меня показать. Врачиха обвела взглядом, сквозь меня уставилась, словно меня нет. У меня кровь в жилах застыла. Эх, ребята, никогда у меня не было больше такого чувства. Наверное, теперь я понимаю, что испытывают тяжелые психи или люди в бреду. Непонятно: это у тебя кукушка отлетела или не у тебя.

Возможно, стоило как-то дать развиться этой ситуации дальше, потому что я никогда не узнаю, что же это было, но я просто побежал. Побежал прочь.

За сим этот шабаш закончился. Я влез в какой-то бесхозный сарай и решил переждать там. Потихоньку сжег свою тетрадь, чтобы немного согреться, и уснул, когда немного потеплело. Проснулся я днем, быстро вышел к платформе и уехал домой без приключений.

В эту историю никто из моих близких и друзей не поверил. А я помню все до мельчайших деталей. Все это сделало меня сильнее.

P.S. Что это была за Жанна, я так и не узнал. На эту станцию я приехал, набравшись мужества, спустя десять лет. Меня тянуло туда постоянно, потому что многое было недосказано. Все почти переменилось, я не узнал платформу, и деревню ту я так и не отыскал. Кому интересно: по Горьковскому направлению электропоездов это была станция Омутище.