Это произошло в 1970 году, когда я учился в институте. Специальность была серьезная, однако на потоке все равно были, как говорится, «лишние» люди, еле сдававшие экзамены. Таким слыл и мой приятель Володя — сосед по комнате в общежитии. Я все удивлялся, как его еще не исключили за неуспеваемость. Но он, хотя и не обладал способностями к наукам, тем не менее как-то «перетекал» из одного семестра в другой.
Однако в начале третьего курса мой товарищ всех удивил. Мы тогда начали изучать спецразделы высшей математики, связанные с преобразованиями. Тарабарщина была редкостная — из того материала я помню только два слова: «оригинал» и «функция». Даже отличники плакали над конспектами и учебниками, пытаясь разобраться в сути вопроса. И тут оказалось, что Володя, который до этого матанализ еле на тройку сдал, все понимает в этом спецкурсе. Когда пошли практические задания, он без особого напряжения сделал их сначала на нашу группу, а потом и на весь поток.
Но мне было интересно, как такое могло случиться, что самый слабый студент вник в самый сложный курс. Это было странным, учитывая его слабину по другим точным наукам. Я пытался поговорить с Володей по душам, но он все отнекивался, отвечая, что просто внимательно слушал на лекциях. Но я по глазам видел, что ему есть что сказать. Пришлось пригласить его в пивную…
Выпив две кружки, Володя перестал сопротивляться. По его словам, как только он оказался на первой лекции по спецразделу, ему сразу показались знакомыми формулы, которые преподаватель стал писать на доске. И вдруг он как будто «провалился» куда-то и очнулся уже в другой аудитории. Но вместо доски там висел огромный телевизионный экран, которым лектор управлял при помощи специального пульта. На нем были те же формулы, но только светящиеся. Оглядевшись по сторонам, Володя был поражен внешним видом студентов. Все были одеты в серебристые комбинезоны, и только преподаватель носил обычный костюм. Из окна открывался вид на город: между разноцветных небоскребов медленно проплывали «дирижабли» и еще какие-то странные аппараты.
Как утверждал Володя, весь курс, который мы должны были изучить за полгода, в той аудитории он прошел за один академический час и все уяснил до тонкостей. Когда фантастическая лекция закончилась, мой приятель очнулся уже в нашем мире и понял, что «отсутствовал» не больше секунды. Глядя на доску, он стал легко читать сложные выкладки. Он также был уверен, что знает даже больше того материала, который давал лектор.
Я, разумеется, не поверил в эту историю. Уж больно она походила на фантастический роман. Тогда Володя, раздосадованный моей реакцией, сказал, что напишет учебник по этому предмету с дополнительным материалом, который никто из живущих на Земле еще не знает. Я ответил, что он может писать что хочет, но ничего нового при этом не откроет. В итоге мы поссорились и разошлись по сторонам.
В общежитии мы уже не разговаривали. Но меня потрясло, что Володя, еще не протрезвев окончательно, сел за стол и принялся писать. Когда я проснулся в десять часов утра, мой сосед лежал на койке и храпел. Я взял со стола стопку листов, испещренных математическими выкладками. Казалось, человек писал это без остановки, ни на секунду не задумываясь. Поднявшись с постели, Володя буркнул, что если я хочу, то могу отнести эту рукопись нашему преподавателю, и пусть он даст свою оценку.
Повинуясь любопытству, я так и сделал. Отправился в институт на кафедру математики и встретился там с профессором. Тот уже был наслышан о способном студенте, и когда я рассказал ему про плод ночных творений моего товарища, очень заинтересовался. Я видел, как по мере чтения рукописи ученый муж менялся в лице и терял хладнокровие. Отложив в сторону последний лист, профессор снял очки, протер глаза и промолвил: «Феноменально… Нет, это просто феноменально!» Вспомнив про меня, он повернулся и попросил, чтобы Володя немедленно явился к нему для разговора.
Я вернулся в общежитие — мой приятель лежал на своей кровати. Я думал, что он опять спит, и стал его будить, но вскоре понял, что дело намного серьезнее. Прибывшие врачи скорой помощи сказали, что, скорее всего, у парня инсульт. В больнице диагноз подтвердился, но Володе стало хуже — он впал в кому и скончался через два дня.
После похорон я пришел в институт, нашел профессора и попросил его отдать мне рукопись Володи, чтобы я мог ее скопировать для себя. Но он сделал удивленное лицо и сказал, что не знает ни о какой рукописи. Я не стал настаивать…
Через пять лет я узнал, что этот профессор выпустил блестящую монографию по своему предмету и что этот труд внес большой вклад в математическую науку. Ну что ж, хотя слава Володе и не досталась, но хоть работа его даром не пропала…