Икона

Забавно, сейчас я этого парня могу смело назвать своим другом, а еще не так давно он был для меня заклятый враг, плебей хунты и т. д., одним словом, укроп. Но сегодня… сегодня он просто Миша, Миша Воробейко. Да, фамилия у него классная, жалко, что судьба не такая красивая.

Воевал мл. сержант Воробейко в составе ВСУ аэромобильной бригады (простите, номер части и прочие документы не скажу, сами понимаете) и попал он не куда-нибудь, а в самый что ни на есть “дебальцевский котел”. Как мы с ним познакомились? А очень просто: после того, как там прошли бои, Миша один из немногих, кто там выжил, получил он, конечно, осколочное, но его жизни ничто не угрожало. Так, контузия и пара царапин в мягких тканях. И вот что мне Миша Воробейко рассказал:

“Ну попал в войска, как и все, в общем, выбора у нас не было: либо когти рвать, либо в эшелон, либо в тюрьму, а куда мне рвать? Отец мне сразу сказал: “Сдрейфишь – домой не приходи”. Мама отцу никогда не перечила, конечно, плакала, да и я тоже… А что ты так смотришь? Я молодой! Я жить хотел! А тут война, да еще с кем? С Россией, с Путиным! У того вон армия какая, думал я. По Крыму все видно было, сколько там наших было? Тысяч 40-50? А он их в частях закрыл и оружие отобрал, в общем, страшно мне стало, но бежать? Бегать по Украине не вариант, поймают – посадят. Бежать в ту же Россию тоже не вариант: для своих считай что умер. Поехал я в войска, мама с отцом проводили, опять поплакали, и мама мне в мешок с вещами иконку сунула. Вот эту, – Воробейко достал икону с ладонь, она была выцветшая, но образ на ней был хорошо различим. – Ну вот так и попал в войска, а там неделю учебки и на фронт.

Заняли мы Дебальцево, офицеры у нас вечно пьяные были, разведки никакой, сначала вроде и не понимали, что нас окружили, пока не стали по окраинам позиции со всех сторон фигачить, вот тут-то мы все и… Офицеры там как-то договорились с вашими, и большинство сбежало, осталось всего два офицера, хорошие мужики, идейные, так же, как и мы, дураки, верили, что с русскими воюют, хотя, конечно, уже все всем было понятно. Мы думали договориться с донецкими, но они нам сказали, что не выпустят нас на технике и оставить можно только личное оружие. Конечно, мы вам не поверили, но и снабжения у нас уже не было, а тут некоторые дураки решили идти в прорыв, даже и не знаю, что ими двигало, страх? Или глупость? Или и то, и другое.

И тут начался обстрел, мы укрылись в окопах и блиндажах, но все вокруг рвалось безумно, на моих глазах ребят разрывало в мясо, и, ты не поверишь, я стал молиться, схватил ту иконку, прижал к груди, и все что помнил, все что знал – говорил. И вот рвутся снаряды, я лежу в окопе и молюсь, и слышу голос вот прям в голове: “Беги! Беги! Беги!” Ну я рванул с места – и бежать, и прям за мной, на том месте, где я лежал, прям два снаряда рванули, меня землей засыпало, и я упал, а голос в голове все громче кричит, чтобы я бежал. Я иконку так в руках сжал, что аж до крови! Я кое-как встал, самого шатает, ноги уже не слушаются, но я нашел в себе силы и забежал за поворот окопа, и опять меня землей сыпет, опять в то место снаряд лег. Я в полуразрушенный блиндаж забежал, а там уже месиво, ребята – кто 200, кто 300 – много. А потом обстрел стих, только осколок в попу и словил”.

Да, это чудо, но кульминация самой истории не в этом. Когда он закончил, я его спросил:
– Мишка, а ты на каком языке молился-то? – и, не поняв сначала подвоха, он мне на автомате ответил:
– На русском конечно.