Это странное и сташноватое происшествие случилось в тридцать восьмом году. Отца моего, председателя колхоза, которого райком партии то и дело посылал в одно из соседних поселений для вытаскивания из сельских бед очередную сельхозартель, кто-то оболгал. Послал анонимку в местные органы безопасности. Дескать, на словах этот человек за колхозное строительство, а на деле портит семенное зерно, губит колхозное стадо… Это мы позднее узнали, десятилетия спустя. Из партии отца тотчас турнули, началось следствие. Около дома почти постоянно торчал какой-то милицейский соглядатай, страшно раздражавший нашу миниатюрную собачонку.
Отец продал амбары, что-то еще, и сумел нанять адвоката из областного центра. Дело тянулось несколько месяцев. Естественно, тихие, полушепотом разговоры в семье и с родственниками о том, кто и почему старается оговорить невинного человека, временами возникали в стенах нашего дома. Правда, отец с матерью в таких случаях старались спровадить нас из избы. Но все равно мы, а в семье было пятеро братьев-сестер, невольно приобщались к этим страшным делам. Ведь ссыльные из других мест уже жили и в нашей деревушке. О расстрелах врагов народа мы тоже уже слышали.
Однажды, когда отец уехал на пару деньков в город, мы в тревоге ожидали всей семьей его возвращения. В полночь мне приснился страшный сон. Как будто под нашей семейной кроватью притаился какой-то жутковатый, лохматый зверь. Что-то похожее на свернувшегося в клубок черного зверька размером с большую собаку. От него к отцовской лежанке тянулись длинные черные щупальца. Я, перепуганный, закрывался от этого чудища с головой под одеялом. Потом, якобы, а это все было во сне, повторяюсь, не вытерпел, соскочил с лежанки схватил кочергу, сунул ее в за дверцу очага, в котором пылали дрова, нагрел ее до красна и этой красной железякой стал тыкать в черный клубок, затаившийся под кроватью… Через какое-то время клубок стал таять на глазах, светлеть, испаряться. Утром я рассказал о своей ночной битве со страшным черным чертенком, затаившимся под кроватью. Она спрятала лицо в фартук, вытирая слезы, сказала мне: «Ты бы, сынок, не пугал меня. Черти-то к добру никогда не снятся»
На следующий день из города вернулся отец. И поведал нам, что вчера пережил страшнейшую ночь. Ему думалось, что его обязательно посадят в тюрьму, сошлют к черту на кулички, а то и к смерти приговорят. Но, к счастью, на суде не подтвердилось ни одного факта, из приведенных в анонимке. Одним из самых грозных и опасных обвинений было то, что, якобы, отец, как коммунист, постоянно якшался с только что осужденным троцкистом, первым секретарем обкома партии Кабаковым. Дескать, Кабаков бывал в нашем доме, о чем-то толковал с отцом, строил какие-то планы против власти. В действительности же, к счастью, ни мы, ни колхозники в тот период и в глаза не видели первого коммуниста области, попавшего под тяжкие обвинения.
Словом, – сказал повеселевший отец, «черный страшный» клубок обвинений рассыпался в прах. Мать не вытерпела и рассказала о моем ночном сражении с приснившимся мне этим самым черным чертенком из-под его кровати.
…Через три года отец, перед тем, как забраться в кузов трехтонки к призывникам, отправлявшимся на войну, приподнял меня, крепко прижал к груди и шепнул на ухо: «Ты, сынок, если что, то не бойся воевать с чертями-то… Может, опять выручишь меня из беды…»
Он провоевал на фронте все четыре года, хотя был несколько раз ранен. Погиб в августе сорок пятого, когда мы уже получили от него письмо, в котором он сообщал, что скоро вернется домой.