Рассказывали, что прадед мой был известным на всю округу лекарем. Дом имел самый большой на селе: каменный с подвалами и огромным подворьем. Относились к нему с боязнью и почтением. И хоть в тягостные минуты шли все (до города верст – невидимо, фельдшера , то есть специалиста с образованием, нет поблизости, да и был бы, кто бы ему очень уж доверился?) от мала до велика, за глаза крестились и называли колдуном. Рассказывали: мастер был своего дела, жил в достатке, и скотина у него плодилась, и хлеб колосился, дети здоровы, жена ладна да ловка, а коли так, известное дело – колдун. Хотя помимо всего прочего, говорят, что умел мой дед любую болезнь вылечить и пожар одним движением руки погасить.
Откуда берет мой род начало, сказать трудно. Первая версия – от донских казаков (вроде из междуречья Чала и Дона), но, как выясняется, реки такой – Чал – нет. Вторая версия, которая мне нравится гораздо больше – из Прибалтики. Между прочим, латыши и эстонцы всегда принимают меня за свою, вероятно за белолицость и беловолосость.
Бабушка же моя, Наталья Егоровна, не была на меня похожа ни капли, а если точнее, то я на нее. Была она довольно высока ростом, дородна, большеглаза, с темными гладко причесанными волосами. Это в те времена, когда нас судьба свела. А в молодости, рассказывают, высока, худа болезненна. Отец ее, мой прадед, Егор Филиппович , умер в одночасье, оставив все матерям (а их было четверо – Наталья, Анастасия, Мария и Анна). Дочери были уже все замужем, кто – за кем (это история отдельная), жили в разных семьях, каждая по-своему тянула свою бабью долю. Не жалуясь на судьбу.
Не жаловалась на нее и моя бабушка, хотя все основания для того были. Первое – не было у нее здоровья, а раз здоровья – то и детей, пристегнулась хворь нежданно – негаданно и сделала из молодицы в двадцать пять лет чуть ли – не старуху скрюченную. Второе – от больной жены и муж, то бишь дед мой, стал погуливать. Гадала моя бабуля ночи напролет на картах, лила слезы, проклиная «пиковую даму», а заодно и долю свою бабью. И частенько снился ей один и тот же сон: жнет она в поле траву, и так ей пить хочется, просто спасу нет, сказать ничего не может, губы пересохли. А вдали , на самом горизонте – жбан с квасом. Идет она к нему, продирается сквозь заросли непролазные, протягивает руки, пьет и напиться не может. А квас такой холодный, аж ледяной, зубы ломит.
Вроде сон как сон, ничего загадочного в нем нет, но все же, однако.
Надо добавить, что предки мои жили неподалеку от местности, именуемой Васюганьем (печально известной в период раскулачивания), не сказать, что совсем неподалеку, а где–то посредине между упомянутым мной Васюганьем и озером Чаны, то есть в степной, кое–где перемежающейся лесочками (так называемыми колками) части западной Сибири. Что это была за местность? Мое детское сознание, ибо я покинула эти края в пятилетнем возрасте и, к сожалению, окончательно, воскрешает места просторные. Обильные ягодой и грибами, шелестением трав, пением птиц, но вдруг память натыкается на что – то жуткое, запретное, страшное. Может быть это овраг за околицей, волей нашего детского воображения населенный чудищами несусветными, драконами, баба – ягами. Ну на крайний случай, волками? Да нет же! Это были… змеи, совершенно не сказочные, а самые реальные, настоящие. Невиданное множество змей, шипящих в клубках по оврагам и канавам, рассекающих траву неожиданной черной лентой, выскальзывающих из под ног в самый последний момент, а иногда и не успевающих. Боже, до сих пор мороз по коже идет при воспоминаниях, как однажды босой ногой наступила на этот мерзкий скользкий объект и летела потом по лесной тропинке, оглашая Вселенную жутким криком. Змеи ползали по улицам, шипели в огородах, полисадниках , даже вползали на электрические столбы.
К чему я это вспоминаю? А вот потому, что это описание имеет самое прямое отношение к моей бабушке, а, значит, и к моей жизни.
Так вот сон, рассказала как – то при встрече с местной знахаркой моя бабуля о преследовавшем ее сне. Очень странно посмотрела на нее знахарка, на ее потускневшие глаза, впалые бледные щеки. А через несколько дней принесла ей самодельное зелье, заверяя, что только оно избавит ее от болезни, вернет ей молодость, красоту и здоровье. Чуть не отдала богу душу моя бабуля, испив того зелья. Мутило ее до потемнения в глазах, качало, как былинку на ветру, рвота была жуткая, выходили из нее какие – то черные куски. А после сразу стало как то легко и покойно. И, захотелось сразу есть, чего не было давненько. Подействовало, видать, зелье. А через полгодика округлилась в талии, забеременела. Через некоторое время родилась моя мама, за ней мой дядя, потом – девочки двойняшки, потом еще. Правда, из живых остались только моя мама и брат ее Андрей.
Только через несколько лет открыли бабушке тайну ее болезни и выздоровления: в желудке у бабушки жила змея (я позднее читала название этого существа, вроде даже и не змеи, а чего – то очень похожего, приводились и аналогичные случаи, вот только где читала, не помню), а когда снилось, что пьет квас, это просто во время сна змея делала попытки выползти, но, вероятно, что – то ей мешало. Вот знахарка, услышав рассказ бабушки про сон, и сообразила, что надо делать.
Но на этом странные события в жизни моей бабушки не закончились. Когда я слышала эти истории в детстве, то верила им до последнего слова ,(Эти истории звучали вперемешку с рассказами о бабушкиной молодости, кавалерах, нарядах, рождественских гаданиях, то есть о том, что было «раньше» , я постоянно терзала бабушку одним и тем же вопросом: когда еще будет « раньше» я очень расстраивалась, узнав, что «раньше» уже прошло и больше никогда не наступит). Взрослея, я принимала бабушкины рассказы за сказки, а еще позднее… Впрочем судите сами, все мы мыслим почти одинаково, ну хотя бы в этом направлении. Моя бабушка утверждала , что это происходило с ней не во сне, а наяву. За эти рассказы они к ней относились как к не совсем нормальной, другие – как к фантазерке, третьи верили. К какой категории отнесет себя читающий эти строки, не знаю.
Прошло несколько лет после той истории, о которой я поведала выше, у бабушки родились близняшки, две девочки, Рая и Зина, пухленькие, здоровенькие, розовощекие. Было им по полгодика уже. Не болели не чем. Даже «популярная» в то время оспа – ветрянка проследовала стороной. Однажды бабушка вернулась домой (а, может, просто была во дворе, но дверь была закрыта на висячий замок), вошла в горницу (так называли самую большую комнату в доме), посмотрела на дочек, дети спали. В доме было сумрачно, она вернулась на кухню, потянулась было к лампе, чтобы зажечь свет, но вдруг услышала голос, назвавший ее по имени с добавлением какого – то очень знакомого и в то же время очень незнакомого (вероятно, по форме) слова: «Рабица Наталья» так обратились к ней, кто – стало ясно позднее, а по мне, а по мне – так неясно до сих пор. В дом никто, кроме нее, не входил – в этом бабушка была уверенна, уходя, тоже сама закрывала дом.
Никого там не было и вдруг. Напрягая зрение, она всматривалась в темноту. И вдруг в самом углу, под образами, увидела существо почти бесплотное с седой бородой и такими же волосами. Это был старичок небольшого роста, словно размытый сумерками, какой – то полупрозрачный. Она застыла на месте, боясь пошевелится. Встреча их происходила словно во сне, поэтому определить, сколько она длилась, было невозможно. Она не помнила, что он говорил ей дословно, помнила единственное: через месяц она потеряет дочь, одну из близняшек. А перед тем, как исчезнуть, старичок наказал ей молчать об их встрече, иначе ей будет плохо.
(Теперь , вспоминая то, как рассказывала про этот случай бабушка, пытаясь представить себе личность того старичка, я натыкаюсь на образ Порфирия Иванова, известного, Надеюсь, всем, есть что – то схожее между этой историей и этим человеком).
Через месяц одной дочки из близняшек не стало. Умерла она тихо, спокойно, словно уснула. Бабушка восприняла потерю, как перст божий, как желание свыше. Молила ночами бога о прощении, хотя не знала толком, чем так сильно прогневила она всевышнего. Но время шло, душевная рана зарубцовывалась, остальные дети были, слава богу, здоровенькими.
Однажды через несколько месяцев после случившегося, бабушка стирала белье на летней кухне. По привычке напевала что – то грустное. Вдруг вздрогнула и выронила мыло. Она опять услышала тот голос, знакомый и незнакомый, страшный и приятный: «Почему же ты не выполнила моего наказа, рабица Наталья, почему рассказала о моем приходе?» (Она действительно рассказала свекрови и мужу). Бабушка хотела повернуть голову – голос исходил сзади, но не смогла, словно ей приказали не шевелится, а, может, действительно приказали, она не могла позднее вспомнить точно. В тот приход голос сообщил ей о том, что через месяц умрет вторая дочь из близняшек, а через два года начнется война. Было это в 1939 году, летом. Вторая дочка умерла через месяц, как было предсказано. А бабушку за то, что она начала твердить о том, что через два года начнется война, стали называть в деревне ненормальной. Впрочем это толь часть бабушкиных «Сказок».