Деревенские байки (Хведька)

Приезжаю я в эту деревеньку часто. Хоть и не родная она мне, но уж привыкла больно к людям здешним, а особенно к тётке своей, Ульяне, местной ведьме. Давно уж не врачует Ульяна, а в избе её как и раньше пахнет снадобьями разными да маслом лампадным. Под балками потолочными, как и прежде висят сушёные букетики из разнотравья и луговых корней. Лет ей уже под восемьдесят, а улыбка у неё всё такая же, как на фотографиях в молодости – озорная и лучистая, от которой глаза её светятся, словно звезды на ночном небе. Она моя самая любимая рассказчица из местных. Байки её – ну просто загляденье. Вот и в этот раз после нашего традиционного чаепития с брусничным вареньем и привезённых мною из города гостинцев, Ульяна, как и раньше, присев на свой любимый топчан у натопленной печи, вспомнила ещё один случай…
«… А вот ишо был один в деревне у нас, Хведькой звали, Прасковьин сын. Ну ты не знаешь его, это ж когда было то. Здоровенный такой был детина, а ума чуток. Вот уж кому ноги повыкручувать с корнем – так это ему. В нашей деревеньке, что домов на двадцать всего, этого антихриста, поди, каждая собака за версту чуяла. Чего только не творил он. И на крышу лазил ночью к бабке Дуньке, в трубу выл, чтоб испужать её во время молитвы. И на праздник какой, ноги лошадям лесиной перевязывал, да так, что лошади потом в пути сани переворачивали. Один раз так староста наш в канаву свалился, туды ему дорога, скверный больно мужичишка то был, в другой раз и про него расскажу. В общем, из за этого Хведьки вся деревня трусила. Помню как, на Масленицу он у Обуховой дочки, что как раз на выданье была, всю одёжу стиранную, что на верёвках подле избы сушилась, вместе с исподним поснимал. Семья девки той, Нюрка, кажись её звали, накануне, приготовлениями занималась к приезду сватов, они из другой деревеньки вроде как были, сваты-то. Вот и обомлели все, когда утром вышли за Нюркиной одёжей – все верёвки порезаны, а на той, что близёхо к сараю висела, болтается тряпьё грязное – штаны рваны в полоску серую да рубаха выцветшая. В таком точно Хведька в ту пору по деревне наяривал. Вот шуму-то было тогда. Нюрка рёвом на весь день зашлась, батька с мамкой всю деревню на уши подняли, мол какой-то гад приданое стащил ночью. По лохмотьям, что на верёвке вместо платьев Нюркиных висели, поняли наконец, что Хведькиных рук это дело. Искали долго его, неделю вроде, а то и больше, ребятишек годков по пять–шесть даже подключили к сему делу местных. На вторую неделю уж и забывать стали. Да тут с одним из деревенских случай произошёл. Как звали то его, уж и не припомню, Стёпка кажись, точно Стёпка Армаш, с матерью на краю деревни они жили. Ему годков 20 тогда было. Дружил он с Митькой Безпалым, ярым охотником на дичину всякую. В наших лесах да пролесках уж было на кого охотиться. Медведей да зайцев полным полно было, а на Охольском болоте утки водились да ещё много всякого. Так вот, собрались они вдвоём дня на два к Охольскому уток пострелять да камышей надёргать. Ну, снеди какой нехитрой в дорогу взяли, сала там, да хлеба, да яиц, мать Митькина им завернула в рушник вышитый да благословила на дорожку. Двинулись в путь, часов эдак двенадцать дня было. Ага. До болота того, ну Ольховского то, часа два топать ежели напрямик через лес. Идуть, значит по знакомой тропке, лясы точуть, про девок местных небылицы придумывают. А это ж к осени дело было, лес то уж не такой кучерявый стоял, с просёдками, кое-где листва то поопадала. Идуть. Как вдруг Митька как рванёт ружьё с плеча, Стёпка потом рассказывал, у него зеньки как блюдца сделались. И смотрит, значит в леву сторону, а оттудова хруст слышно, будто кто по веткам бьёт чем. Стёпка тоже ружьишко своё прицелил. Двинулись в ту сторону, ногами листву разгребают, да тихо так стараются, чтоб не слышно их было.
Продолжение следует…