Наши дома (мой и подружки) были последними на сельской улице – дальше начинался негустой лес, пройдя который можно было попасть в соседнюю деревеньку.
Тут же протекала и речка, не очень в этом месте глубокая, но для местной ребятни в самый раз. В летний зной, как правило, уже с самого утра на детском пляжике было полно народу.
Обычно мы с подругой шли купаться пораньше, пока еще никого не было, благо жили ближе всех.
Вдоволь побарахтавшись, мы возвращались домой через лесок и часто заходили на нашу любимую полянку. Небольшая, теплая и солнечная, встречавшая нас утром вкусной, спелой земляникой, заячьей капустой, а чуть позже и черникой.
И периодически там с нами случалось вот что: как только мы туда приходили и начинали поглощать спелые ягоды, то откуда-то совсем рядом начинал слышаться детский плач. Сначала мы этому не придавали значения, потому что рядом речка – детворы-то полно, да еще совсем мелких по жаре родители купаться приводят. Но когда это стало часто повторяться, то уже начинали осматриваться, возвращались на пляж, который оказывался пустым, проверяли овраги – ничего. Сначала было жутковато, даже перестали туда ходить, но потом как-то привыкли.
Прошло лет наверное 10, если не больше. У нас в гостях на даче сидела бабуська из той самой соседней деревеньки. Было еще не очень поздно, и я предложила проводить ее, заодно прогуляться по лесу. Бабуля обещала помочь найти нужные мне для чая травы.
И вот идем мы этим лесочком, как раз мимо нашей полянки. Я решила там набрать листьев земляники. И тут бабулька выдает: “Тут вот детки мои лежат”. “Что, простите?” – переспрашиваю я. “Детки мои тут лежат”.
И рассказывает мне вот что: когда она была совсем молодой, только после войны, то приехала в этот поселок работать на фабрику. Жили они в общежитии женском. Девушки молодые все, сироты в основном после войны. Естественно, местные парни к ним стали заходить. Но жениться не торопились. А поскольку аборты тогда были запрещены, то девушки делали следующее: ждали месяца до 7, потом протыкали ребенка спицей, вытаскивали и закапывали в этом лесочке в коробках из-под туфель. Своих она помнит – около 5, кажется.
И я, стоя в этих вот сумерках в потемневшем лесу, реально понимаю, что рядом со мной такое вот детское кладбище, на котором много лет назад местные девицы закапывали детей. Плача я тогда в сумерках не слышала, но стало не по себе…
Конечно, бабку я не осуждаю, время такое было, но собирать там что-то как-то желание пропало.