Дом у озера

Пишу рассказ от лица своей мамы. Её зовут Саша, шестнадцать лет.
1981…
“Не каждый год, в начале июня, температура достигает двадцати семи градусов в тени, густыми комьями плавится асфальт под ногами, а беспощадное ежедневно-палящее солнце успевает наскучить.
В такую раскаленную погоду хочется оставить позади все свои срочные дела на пару с невыносимо-душным городом и выехать на природу, где можно окунуться в прохладное прозрачное озеро. Спасибо Соне, между прочем. Моя лучшая подруга не дала сгореть в адском пламени.
За двадцать миль от нашего гнусного и пыльного городишки стоит уже не молодой шахтерский поселок, впрочем, с виду он давно походит на обычную деревушку. Главной его достопримечательностью является довольно-таки большое светлое озеро, единственное в округе на добрых тридцать миль, может и больше. Семидесятилетний дед Сони, бывший шахтер, без каких-либо возражений согласился на день-другой взять к себе в гости внучку с подругой.
Дело не заставило себя долго ждать и поздним вечером мы уже стояли у входа в деревню. На горизонте виднелось еле дышащее солнце, выжимая свои последние кроваво-розовые лучи на хаотично разбросанные облака.
– Идешь? – крикнула Соня, стоявшая уже в двадцати шагах от меня, ещё не налюбовавшейся романтичным зрелищем. Её длинные черные волосы миловидно развивались на ветру, пропуская через себя слабые солнечные искры. Около трех минут мы шли по старой песчаной дороге, минуя заброшенные дома, большинство которых заросло плющом, и саму шахту. Её вход представлял собой слегка неровную полуокружность, сверху донизу заколоченную полумертвыми гнилыми досками.
– Добро пожаловать! – Соня указала на двухэтажный деревянный дом, стоявший прямо на берегу озера, над которым повисла светло-серая мгла, так что разглядеть противоположный берег было весьма проблематично. Атмосферное место, всего лишь в двух домах можно было увидеть, рвущийся из окон наружу, блекло-желтый свет.
Дед, несмотря на немалый возраст, был подвижен и общителен, но его память, изрезанная ржавыми иглами, зачастую подводила. Словно безжизненной ветвью давно иссохшего дерева, омертвело-бессочной рукой он указал в конец мрачного и неулыбчивого коридора, где пустовали две противоположно-стоящие комнаты. Я вошла в ту, что слева, и, в страхе застывшая на долю секунды, попятилась назад: десятки прохладных и пустых взглядов впились мне в глаза с неутешительным желанием вызвать потоки рвоты. Гленофобия (боязнь взгляда куклы) – явление редкое, но провоцируемые её предметы встречаются несколько чаще.
Я разложила свои вещи в комнате напротив и вышла на улицу. Наблюдая за зеркальной еле подвижной гладью озера, мы сидели на скамье около часа и общались при свете луны. Со слезами на глазах, дед рассказал трогательную историю про своего верного пса, полуразрушенная будка которого до сих пор прозябает в пустоте и заброшенности недалеко от крыльца. Меня потрясла его яркая и крепкая любовь к своему четырехлапому другу. Долгих четырнадцать лет он находился рядом с ним, даже после смерти жены пес не давал ему угаснуть в глубокой депрессии. В последний раз дед видел его, убегающего вглубь шахты (никто в тот день не мог предвидеть обвала). Тот день стал последним, как для шахты, так и для любимого пса, чьи останки, должно быть, находятся глубоко под землей. Это случилось полгода назад. С тех пор он плохо спит: ночные кошмары мучают его, а бессонницы не дают покоя. И в смерти своего друга, почему-то всё время винит себя самого. Было уже поздно, я развернулась и пошла спать.
…сон… такой странный и необычный… я лежала на берегу озера, окутанного густым туманом… а вокруг сидели… они… эти куклы с тошнотворно открытыми ртами. Пес смирно сидел рядом, наверное, поэтому мне не было страшно. Но вскоре он ушел… а я осталась одна… с куклами. От мысли, что пес никогда не вернется, сердце застучало так сильно… его непрерывное эхо накрыло всю сонную деревню. А куклы продолжали жрать меня своими омерзительными взглядами и неразборчиво шептали что-то. Давящий страх заставил колотиться сердце так, что неестественный стук превратился в скребущий шорох..
Шорох, невыносимый шорох. Именно он меня и разбудил. Я шла по темному коридору с надеждой найти источник звука, а намертво прибитые портреты на стенах, провожали меня черно-белыми пыльными взглядами. При слабом лунном свете их лица казались жутко-страшными и перекошенными. Шорох усилился, но его источник так и не определила. Как будто весь дом им пропитан. Дойдя до лестницы, ведущей на второй этаж, я услышала тихий неразборчивый шепот, такой же был и во сне. Я поднялась наверх и приоткрыла дверь в комнату деда. Тот, неестественно скрючившись, лежал на полу и разводил руками по воздуху. Шепот перешел в негромкое бормотание. Я испугалась, побежала вниз к комнате Сони и трижды стукнула. Она вышла, и мы поспешили наверх. Дед уже бился в конвульсиях и выкрикивал неразборчивые слова. Шорох становился всё громче и громче.
Он умер. Глаза и рот так и остались широко открытыми, вырисовывая чудовищную картину. Оцепеневшая от шока и дикого страха, я выбежала на улицу. Шорох стал намного громче. Мой взгляд упал на старую потрепанную будку.
Там сидела облезлая костлявая немецкая овчарка. Её ободранный хвост непрерывно бился о заднюю стенку будки, которая примыкала к дому, издавая глуховатый шорох. Собака медленно подняла на меня кроваво-красные глаза: её перекошенная челюсть была наполовину разорвана, а запекшаяся кровь вперемешку с грязью не оставляла на морде ни одного живого места. Увидев меня, она еле слышно проскулила и, прихрамывая пошла в сторону шахты…”