Есть справедливость?

Тёть Валю в нашем дворе знали все, от мала до велика. Была она женщиной крикливой, грубой, каждому могла указать, где, по её мнению, его место. Не стеснялась в выражениях, могла и руки распустить. Мы, дети, да и многие взрослые старались держаться от неё подальше. В жизни же она была обычной разведёнкой «нетяжёлого поведения»: многочисленные её «гражданские мужья» сменяли друг друга регулярно. Никто с ней не уживался долго, ни с одной подружкой-собутыльницей она не общалась подолгу. Но был один человек, который жил вместе с ней много лет. Это была её дочь, Любаша.

Мы с Любой были сверстниками, но почти не общались — учились в разных школах, в гости друг к другу не ходили. Но, как водилось у нас во дворе, нередко вместе с другими ребятами играли в штандер-стоп, в салки или в вышибалы. В играх она была обычной девчонкой, чуть пацанистой, не нюней и даже озорной. Но как же она менялась в лице, когда на горизонте появлялась её мать… Многие взрослые у нас во дворе её жалели, называли «бедной девочкой». Жилось ей отнюдь не сладко.

Эту информацию я, тогда ещё пацан, черпал из семейных разговоров и телефонных бесед моей бабушки. Она работала в регистратуре районной поликлиники и по сбору информации могла дать фору любому разведчику. В свободное от работы и хозяйственных забот (когда успевала?) время она болтала по телефону со своими многочисленными приятельницами, поэтому я был в курсе практически всех событий в нашем районе.

Но кое-какая информация залетала ко мне и, что называется, напрямую. Про панельные дома и звукопроводимость в них шучено много шуток. Но «панельки» бывают разные — где-то звук лучше идет по горизонтали, и ты в курсе всех разговоров своих соседей по лестничной клетке. Где-то лучше акустика по вертикали — и ты привыкаешь говорить «будь здоров!» на чих соседа сверху или снизу. Где-то вообще — фиг разберёшь: вроде под боком музыка играет, а на деле — в соседнем подъезде на 3 этажа выше. А в нашей хрущёбе звук шёл по диагонали. И так получилось, что комната, где я спал, делал уроки и клеил модели (на четвертом этаже) встык шла с комнатой Любаши в соседнем подъезде на третьем. Поэтому я был в курсе их «семейных разборок» практически каждый вечер. В основном было слышно тётю Валю: «Урод криворукий, идиотка безмозглая, бестолочь тупая, скотина!». Это были ещё самые «невинные» эпитеты, которыми женщина награждала свою дочь. При этом кляла тётя Валя Любашу на чём свет стоит: «Будь ты неладна, чтоб ты сдохла, чтоб твои дети тебе так нервы трепали, как ты мне, чтоб у тебя руки-ноги отсохли, будь ты проклята!». Иногда было слышно и Любу: «Мама, не надо, мамочка, не бей, я больше не буду!».

Страшно, когда такое говорят, да ещё ребенку. Но пацаном я как-то не сильно сострадал соседке: детям не очень свойственно задумываться о таких вещах, если, конечно, нам не ставят специально «задачу» каким-нибудь слезоточивым произведением вроде «Хижины дяди Тома» или «Детей подземелья». Но один момент (позвольте, я его приведу, хоть он и удлиняет повествование) я помню очень чётко.

В тот день мне крепко досталось от отца. Вообще-то он на расправу не скор, случаи, когда он применял ко мне «физическое воздействие» можно пересчитать по пальцам одной руки. Вот это был один из таких случаев. Причём сейчас я понимаю — отцу было с чего злиться: я тайком взял в школу его маленький японский транзистор, похвастаться перед ребятами. Я берёг его как зеницу ока весь день — и не уберёг: какой-то гад из старшеклассников с разбегу пнул мой ранец, на минутку оставленный перед туалетом, и у транзистора треснула передняя панель. В остальном он был цел, даже работал, но этого хватило.

Я сидел наказанный в своей комнате, глотал горькие слезы обиды. Маме было строго-настрого запрещено меня утешать, но разве сердце нормальной матери выдержит? Она тайком прокралась ко мне, поцеловала и погладила по голове, сунула мне шоколадную конфету. Я мусолил сладость и вслушивался в разгорающийся скандал в Любашиной комнате. И вдруг меня как током пронзила мысль: а ведь Любашу-то никто не пожалеет! Никто не погладит по голове, не утешит конфетой. И мне, одиннадцатилетнему парнишке, впервые стало страшно за девочку, с которой я даже не общался толком.

По романтическим законам литературы мне надо было бы подружиться с Любашей и стать её рыцарем. Но ничего этого не произошло. Мы здоровались как прежде, иногда играли вместе. Общаться — не общались. Выросли.

Я отучился в училище, поступил в областной мед и вернулся в родной город уже состоявшимся врачом. Любаша тоже куда-то поступила и уехала учиться. Из бабушкиных разговоров я слышал, что она получила хорошее образование и вернулась в наш родной городок. Но не к матери — сняла комнатку, потом квартиру… Вышла замуж. Я её даже как-то видел мельком — нормальная молодая женщина. Бабушка сообщала, что с «этой скандалисткой» тётей Валей отношения у дочери так и не наладились несмотря на всю кротость последней.

В тот день я, как обычно, пришёл на работу и на ступенечках столкнулся со своим знакомым, работавшим на «скорой».

– Думал, ты сегодня с дежурства, а то мы бы тебя захватили по дороге! – поприветствовал меня он. – Мы из твоего дома только что забирали пострадавшую.

Я поинтересовался — кому в моём доме могла понадобиться медпомощь, да еще и скорая? Знакомый ответил, что забирали молодую женщину, которую сильно избила её мать. Вызвали соседи. То ли невменяемая, то ли в делирии женщина повалила свою дочь на пол и била ногами по чему попало: по лицу, груди, животу… Ещё до того, как он назвал номер квартиры, я уже понял, о ком идёт речь. Любаша, видимо, заходила и, что называется, попалась под горячую руку: характер у тёти Вали к тому времени сделался ещё более скандальным, она даже несколько раз побывала в милиции за хулиганство.

Чуть позже, освободившись от текучки, я заскочил в «травму». Хотя мы с Любой не приятельствовали, но как-то хотелось помочь ей. Однако в травматологии развели руками. Переведена. На четвёртый этаж.

«Четвёртый» – это гинекология. Очень плохое место: там «сохраняются» – лежат те, кому грозит выкидыш. Там же и «скребутся» – чаще избавляются от вполне благополучных, но нежеланных беременностей, реже — вычищают то, что осталось после выкидыша. И многое другое — печальный этаж. Знакомых врачей там у меня не было, но была медсестра, с которой общались ещё в училище. К ней я и подался, захватив пачку «Липтона» и коробку «Коркунова» (какую только фигню ни дарят родственники пациентов!).

Сестричка усмехнулась моим скромным презентам (им и этого не перепадает обычно), но в помощи не отказала. Да, поступила сегодня такая, угроза выкидыша, беременность — 10-12 недель, пока сохраняем. Из милиции уже приходили, опрашивали. Хочешь глянуть?

– Не хочу.

Хватило того, что в истории болезни в анамнезе написано. Мне своих хватает. Сестричка при мне же сделала на обложке небольшую пометку. Это значит – «за больную попросили». Кто, когда — не важно. Теперь для нее и иглы будут потоньше, и лекарства посильнее, и медсестры повежливее, и врачи пообходительнее. А что я ещё мог сделать?

Через 21 день, как у них в гинекологии положено, Люба вышла, вынесла свой невеликий животик. Дело на её неадекватную мамашу заводить не стали. А потом я встретил тётю Валю сам. У себя в отделении. У неё была сухая гангрена — безо всяких на то предпосылок. Она не наркоманила, только пила, не была «лежачей», не получала травм и обморожений… Короче — без всякой причины у женщины начали отмирать руки и ноги, с кончиков пальцев, по одной фаланге, постепенно и неотвратимо, несмотря ни на какое лечение. Меньше года она уходила и возвращалась — за очередной ампутацией, очередной дозой бесполезного лечения. С каждым разом она казалась всё более остервенелой. Она кляла нас за то, что не можем её вылечить, называла недоучками (это самое невинное). По поводу этого случая мы даже писали в Москву, слали анализы, уточняли лечение. Там тоже развели руками. Главное — болезнь прогрессировала быстрее, чем обычно в таких случаях. Месяцев за десять из здоровой немолодой женщины тётя Валя превратилась в «самовар» – тело с головой, но без рук и ног. Ухаживать за ней дома уже никто не хотел — с социальными работницами женщина обходилась соответственно. Так что отправилась она в последний раз из больницы уже в дом престарелых. Квартира, где она жила, сдаётся.

А Любаша, по словам моей бабушки, родила в положенный срок здоровую девочку. При встрече они здороваются и немного беседуют. Но о своей матери Люба не хочет говорить.