Исподнее долой

Дело было в двадцатых годах прошлого века, дедушке Павлу было тогда лет пять. Семья его проживала в небольшой сибирской деревеньке, примыкавшей к лесу. Причем лес-то был так себе, рощица березовая, даже не тайга, близостью к которой обычно гордятся сибиряки. Вот в этот лес Павлика однажды и снарядили по ягоды (как самого младшего, читай: бесполезного в поле члена семьи). Одного ребенка, конечно, не пустили, за компанию и для пригляду отправили дряхлую Пашину прабабку.

Бабку он боялся. Несмотря на то, что скрюченная старуха поскрипывала при ходьбе и, казалось, вот-вот могла развалиться, дух ее был по-молодецки крепок: она жевала табак и запивала брагой, смачно плевалась, материлась и могла запустить клюкой в уличных мальчишек, если ей вдруг не понравилось чье-то поведение. Но боялся Павлик не получить клюкой по мягкому месту, а странных бабушкиных верований. В чем их странность, он не знал, но взрослые говорили, что верит бабка «в неправильное» (прим. авт.: достоверно известно, что дед и его предки были из чалдонцев, но никаких сведений касательно «правильных» и «неправильных» для них верований мне найти не удалось. Предположу, что бабка была староверкой или язычницей).

И вот Паша тащил в лес еще пустое лукошко, а сзади, поминутно матерясь, плелась бабка. Полную корзинку ягод набрали быстро, солнце было еще высоко над головой, и Павлик обрадовался, что останется время поиграть на улице с ребятами. Он подхватил корзину, бабка, кряхтя, поднялась с поваленной березы и, проклиная этот лес и свою старость, заковыляла по тропе вслед за ребенком. Павлику было жутко неудобно нести на вытянутых руках корзину (если не на вытянутых, то корзина больно била по ногам, мешала при каждом шаге), но он пыхтел и вглядывался в деревья в надежде увидеть знакомый просвет. Всем известно, что дорога домой всегда короче, чем та же дорога – из дома, так что Павлик списывал столь долгий путь на тяжесть корзины с ягодами. Солнце было уже не над головой, а за верхушками деревьев справа.

– Пашка! А ну-ка, стой! – крикнула бабка. Павлик повернулся, поставил корзину. – Долго идем-то, а?
Пожал плечами, вроде не смея ответить. Потом все-таки решился:
– Долго.
– Так и знала, – сплюнула бабка. – Лешак водит, итить его, – ввернув крепкое словцо, бабка бросила клюку и с поразительной для ее возраста проворностью стащила через голову платье, а затем и нательную рубаху. Павлик выпучил глаза. Взирать на открывшееся с вполне понятным интересом он не мог ввиду того, что ему было пять лет, а бабке раз в двадцать больше. Но детский интерес, продиктованный любопытством, жаждой миропознания, заставил его разглядывать деревянный, с его ладошку, крест на засаленной веревке на шее бабки.

– Пашка! Чего стоишь, рубашонку-то сымай! – прикрикнула бабка. Паша снял, бабка выхватила рубашку из рук, вывернула наизнанку и натянула ему на голову, чуть не оторвав уши. Просовывая в рукава руки, Павлик увидел, что бабка натягивает верхнее платье на вывернутое швами наружу исподнее. Нагнулась, подобрала клюку, стукнула по корзине и выругалась в том смысле, что надо бы поторопиться в сторону выхода. Павлик подхватил корзину, припустил по тропе и через несколько шагов увидел в деревьях просвет.