Это произошло очень давно. Был вечер, зима, холод. А что лучше может быть в морозный зимний вечер для стайки ребятишек, чем собраться в тепле и послушать историю. Так мы и сделали. Я и пять малышей, всем по шесть-семь лет, побежали к деду Матвею. Он в деревне был самый интересный рассказчик, и мы всегда ловили каждое его слово. Дед увидел нас, улыбнулся в усы, и сел у теплой печки, потихоньку закручивая сигарку и набираясь своей особой важности перед рассказом. Мы, как горошинки сели вокруг, стараясь держаться тепла печки. И вот дед откашлялся и завел свою историю…
«Произошло это еще до войны, в тридцатые годы. Пошел я с братом в лес. Мы там силки ставили, пошли проверить. Идем, значит, утро, птички поют. Солнце играет на листочках. Не лес, а сказка. И вот подходим к первым силкам, а они разорваны на мелкие частички, так, как ни один зверь не порвал бы. Ну, думаем, может местные мальчишки отомстили за то, что вчера без них яблоки воровали? Пошли дальше в лес. Идем, все глубже и глубже в чащу заходим, а больше ни одного силка найти не можем. Хотя ставили их предостаточно. Странным это нам показалось. И тут брат сел на землю и говорит: устал и есть хочу. Ну, достали краюху хлеба, глядь – а впереди поляна с россыпью земляники, да вся крупная такая, сочная. Ну, мы и кинулись и в рот ее скорее. Наелись до отвала, а ее все больше и больше, ягоды. Ну, решили бабушке сюрприз сделать и набрали ягоды в рубаху брата, завязали ее узлом и на плечо закинули.
Пока с ягодой возились, не заметили, как темнеть резко начало. Замолчал птичий гомон. Резкая тишина оглушила. Было слышно свое дыхание. И вдруг недалеко хрустнула ветка. Да резко так, словно выстрел. Мы с братом испугались и пятиться начали с поляны этой, а сами смотрим в то место, где хрустнуло. И вдруг опять захрустело. И каждый хруст гулом катился по лесу. Складывалось ощущение, что идет гигант. Хруст, хруст, хруст. Словно шаги, все ближе и ближе. И вдруг из той части леса, где хруст шел, послышался хохот. Но это не человек смеялся. И такое невыносимое чувство отчаяния и безнадежности навалилось, что хотелось плакать и никуда не двигаться больше. К земле клонило это безнадежное отчаяние дьявольского смеха. Мы с братом не выдержали и бросились бежать без оглядки. А хохот все нарастал. И хруст был уже за нашими спинами. Мы бежали, а сзади надвигалось что-то большое и темное. Шевелились макушки деревьев вслед за этим. Но оглянуться было выше наших сил. Откуда бралась сила бежать, до сих пор не знаю. И вот впереди уже выход из леса виден. А по спинам, словно от чьего-то дыхания, побежал ледяной ветерок. Смотрим, а рваный силок, что мы первым нашли, в воздух поднялся и завертелся, закружился над землей. И показалось, что это страшное что-то остановилось, чтобы со злостью изничтожить это нехитрое охотничье приспособление. А тут мы и из лесу выбежали. Еще долго бежали. И только когда лес остался далеко-далеко позади, остановились мы с братом. Я не выдержал и оглянулся. Конечно, за нами никого не было. И лишь вдали в лесу гнулись макушки деревьев, словно кто-то или что-то шло в самую чащу леса. Туда, куда не ходили знающие люди.
Помню, пришли мы тогда домой не живые, не мертвые. Глаза горят, руки трясутся. Брат рубашку с ягодами из-за спины достал и бабушке понес на пироги. Она как нас увидела, испугалась. Где, говорит, были, чертенята? Ну, мы с братом и рассказали ей про поляну, ягоды и страх, испытанный потом. А бабушка рубашку развязала и головой качает. Мы с братом смотрим, а там вместо ягод шишки, земля да жижа болотная. Сказала, темное это место, много людей не вернулось оттуда».
Дед Матвей погладил усы, посмотрел на огонь печи, и как-то странно улыбнувшись, сказал, что больше в лес он ни ногой, но по ночам, особенно в зимние морозы, доносятся со стороны леса отзвуки страшного смеха, и сразу так тяжело и тоскливо на душе.
Историю рассказала всю с его слов, правда, нет ли, не берусь судить, но в тот лес и правда охотников ходить не было на моей памяти.