Любить или ругать?

«У нас в поселке живет странная женщина. Странная она тем, что ни разу в жизни не сказала доброго слова о своей дочери. Дочка у нее была самая обычная, неглупая, хозяйственная, добрая, но, по словам своей матери была она и дурехой, и неумехой, и транжирой. Жили вот так, дочь с матерью, пока дочь не умерла от рака три года назад, оставив после себя двух внучек. Стала бабка внучек воспитывать, да только ругала их еще больше, чем свою покойную дочь. И, главное, со всеми чужими людьми бабка приветлива, а с внучками – одна ругань.
Однажды помогла я ей сумку с рынка тянуть, да и спросила как-то сгоряча, хоть и не мое это было дело:
– Почему Вы, теть Даша, своих внучек ругаете почем зря? Нормальные девочки ведь.
Глаза тетки Дарьи вдруг стали глубокими и горькими. Она помолчала и ответила: – А чтоб жили они подольше. Вот и ругаю, как могу.
– А что, ругань продлевает жизнь? – опешила я.
– Эх детка, я сама виновата. Я беременная ходила своей Нинкой, когда увидела, как цыганка украла с подворья моей соседки курицу. Скрутила ей голову и под юбку себе спрятала. А я и подняла крик, очень уж меня это воровство наглое возмутило. Цыганку эту потузили, конечно люди, но она на меня обозлилась и крикнула: «Что беременная ходишь? Так знай, что ты всех кого любишь, всех похоронишь!» Испугалась я страшно, и днем и ночью о словах цыганки думала. Слова цыганки начали сбываться, когда и отец мой, и муж на лодке плыли по реке. Лодка перевернулась, а река с водоворотом. Течение сильное – не выпустила их река живыми. Вот и осталась я горькой сиротой, и вдовой беременной. Горе горькой – права цыганка: любить мне нельзя. Тогда и мысль мне в голову пришла: не показывать свою любовь никому, а тех, кто мне дорог, наоборот, словами обижать. Судьбу обмануть хотела.
И знаешь, сработал мой обман. Всю жизнь свою Нинку в ежовых рукавицах держала, слов добрых она от меня сроду не слышала, зато здоровой росла и крепкой, умной и толковой. Я ее выдала замуж, приданое дала – все по-людски. А когда она забеременела близнецами, тихо радовалась, молча. Только вот не выдержала я, когда увидела новорожденных девочек. Тут из меня вся любовь и вырвалась наружу. Забыв о проклятье цыганки, я обнимала и целовала Нинку впервые в жизни. Ей даже удивительно было все это. Ничего страшного с моей дочерью не произошло, и я уже было обрадовалась, что проклятье само собой пропало. Только коротким было мое счастье. Три года было моим внучкам, когда Нинушка внезапно стала терять сознание и мучатся головными болями. Потом больницы, больницы, больницы. Страшно было Ниночке моей в сознании помирать. А я себе язык была готова отрезать. Не расчувствовалась бы тогда, дура старая, не остались бы мои внученьки сиротами. Теперь у меня две умницы – егозы, но попадает им от меня – и в хвост и в гриву. Не дождутся они от меня доброго слова вовек. Спасибо тебе за помощь детка. Только о моей истории не говори, ни соседям, ни внучкам. Пусть лучше ненавидят меня да считают сумасшедшей, чем мне еще хоронить тех, кого погубит моя любовь!
Тетка Дарья, горбясь, пошла к себе домой, и я знаю, что сейчас прямо с порога она устроит разнос своим внучкам, и они знать не будут, сколько любви скрывается за этой руганью…»