Ночка…

Село А*** знавало лучшие времена в годы детства моей матушки, в 50-ые годы XX века. К 90-ым годам, в пору моей юности, некогда величественное село уже походило на убогую деревеньку, забытую Богом и людьми: не более двадцати домов, в которых доживали свой век старики. Из полноценных крестьянских дворов осталось всего три, и то, благодаря тому, что рядом со стариками проживал кто-то из сыновей, взрослых, работоспособных мужиков. Полноценность хозяйств заключалась в наличии обширных огородов и всякой разной живности, включая настоящую диковинку – корову.
Часть домов была продана соседям на дрова за бесценок. Другая часть домишек смотрела на убитую дорогу пустыми глазницами незаколоченных окон. На месте бывших огородов возвышался бурьян выше человеческого роста, а вместо изумрудных лужаек торчали крапива, лопухи и репейники. Жалкое зрелище!
Нашу шайку из 5-6 молодых людей 17-19 лет (я была одна девушка) я называла про себя «последними ласточками». Мы были последние, потому что внуки выросли, старики постепенно умирали, и связь поколений в селе А*** закончилась на нас.
Словно заправские вампиры, днем мы предпочитали не высовываться без надобности. Выходили по необходимости, но сонные, пришибленные, инертные. Активизировались, как правило, с наступлением темноты. Развлекались по-разному: слонялись по округе, пекли картошку в лесу, ходили кататься на лошадях за несколько километров.
Иногда в «ленивые вечера» собирались дома у Олега. Домик по сравнению с доминой моей бабули был игрушечным: комнатка и сени. Перед домом – утрамбованная, вытоптанная нами же площадка два на два метра, не более. Бабуля его умерла, и два последних года он приезжал на месяц исключительно пообщаться. Мы крутили до заикания кассетный магнитофон, курили самосад и махорку (за неимением НИКАКИХ сигарет) и травили байки: о жизни, о любви, особенно, «о страшненьком»: по очереди рассказывали, а потом вместе, коллективно, боялись.
Частенько к нам приходил местный парень Федор. Крепкий и невысокий, с кулачищами размером с голову, он казался нам тогда в свои 28 лет настоящим дядькой! Федька был человеком работающим, поэтому к полуночи начинал зевать и в 12:00 отчаливал домой.
В последнюю ночь перед отъездом мы нагулялись, зашли проститься с Федькой, и часа в 2-3 ночи притопали к Олегу. Разговор сначала не завязывался. В преддверии разлуки говорить особо не хотелось.
Вдруг за моей спиной раздалось: “Тук-тук-тук!!!” Ребята воззрились на меня, а Олег, бросив: «Это за тобой!», понурив голову, обреченно поплелся из комнаты, чтобы открыть дверь моей маме. Замечу: за моей спиной некогда было обычное окно. За ненадобностью его заколотили и водрузили в углу кровать, на которой я сидела в том момент. Барабанить по бревенчатому срубу – мало эффекта, звук получался глухой, а долбить кулаком по доскам – очень даже впечатляюще! Так обычно делала моя мать, когда приходила напомнить, что пора домой.
Я поднялась с кровати, собираясь уже проститься…
Осторожно, крадучись, как в замедленной съемке, вернулся Олег и, глядя на нас изумленными глазами, выдавил: «Там… никого… нет…»
Пришла наша очередь удивляться. Чего? Как нет? ВСЕ слышали стук, все пятеро!
Мы, обалдевшие, упали там, где кто стоял! Сидим, перевариваем… Однако…
Потихоньку пришли в себя, стали строить планы по поводу утренних проводов. Вдруг разделался скрежет по стеклу. Все замерли. Потом кто-то из пацанов бросился к одному из окон, озвучив общую догадку: «Федька!». Ага, как бы не так! Никакого Федьки за окном не наблюдалось, да и деревьев и кустов под окнами тоже не было. Был только царапающий звук, не так, как визжит пенопласт по стеклу, а так, как царапают веткой, прутом, палкой.
Стало просто не по себе. Народ оживился и стал вспоминать мою родственницу Лёльку с намеком на ее ведьмовское начало. Все бы ничего, только спустя какое-то время мы подскочили на полметра от стука, вернее, грохота, обрушивавшегося на одну из стен дома. Даже стекла задребезжали!
Горячий парень Олег, схватив фонарик, вскочил с табурета и направился в сени, где входная дверь запиралась на щеколду или крючок. За ним помчался кто-то из друзей.
Остальные притихли. Слышим: сначала лязг немудреного замка, потом – отборный мат, затем – грохот чего-то металлического, напоминающий катящееся ведро. Далее – тишина.
По рассказу пацанов, открыл дверь Олег и обнаружил.. два светящихся зеленых глаза. Дальше – рефлекторно – друг схватил, что под руку попалось, а это был тяжелый алюминиевый бидон, стоявший мирно на скамейке в сенях. Олег навел фонарь на «два глаза», и луч «выхватил»… обыкновенную кошку. Бидон полетел в животное… Ну, что, поржали!
Славно посмеялись еще полчаса, пока…
«Тук-тук-тук» – раздалось приглушенно, как будто во входную дверь, ту, что в сенях за стеной. «Ё-о-о…», – ни сил, ни эмоций уже не было. По мне – так просто откровенный перебор! Пацаны оказались солидарны. Замерли. Сидим. Ждем. Тишина гробовая.
Далее – легкий скрежет, затем – подергивание двери в КОМНАТУ, как будто кто-то очень хотел войти, но силенок не хватило! Это уже слишком! Входная дверь заперта! Не может такого быть! Олег поднимается и осторожно, боком, приставным шагом, начитает двигаться вдоль печки. Не доходя до двери, он поднимает ногу, и, как заправский каратист, долбит по двери со всей дури!!! Дверь распахивается, ударяется о стену, едва не срываясь с петель!!! В дверном проеме – никого!
Вот так мы промучились в общей сложности примерно два часа. После «каратистского удара» Олега все прекратилось. Еще некоторое время мы ждали рассвет, тихо переговариваясь. Когда чуть рассвело, высыпали на улицу. Олежка пошел за бидоном и офигел: «Ребята, быстро сюда!».
Мы уставились на утрамбованный пятачок земли у дома. На земле четко вырисовывались два следа – следы от копыт. Этакий круг, с одной стороны имеющий характерную выемку . Мы- не следопыты, не рейнджеры дикого Техаса, но след от копыта определили однозначно. Ровно на том месте, где сидела кошка. Позабавило при утреннем свете: кошка с копытами, ха! Или коровка соседская на двух ногах, ха-ха! Только в силу деревенского этикета своих коров у чужих домов не пасут, не принято!
Сейчас смешно и немного страшно вспоминать. Эх, молодежь! С одной стороны – ни во что не верили, горячие головы, с другой – пару часов просидели, как Хома в «Вие»: чур меня, чур! До сих пор не пойму, что или кто это было? Что за чертовщина рвалась в дом?