Эта история произошла со мной в Морозовской больнице, когда мне было 12 лет. Положили меня в сие учреждение по причине обострения панкреатита. Кто знает, что это – поймет. Каша, каша, и, конечно же, каша. Я никогда раньше не оставалась без мамы, и несмотря на довольно сознательный возраст, дико переживала.
В первый вечер, когда меня привезли, я попала в палату с двумя девушками, сестрами лет 18. Имена помню – Оля и Лена. Лена была общительная, и, несмотря на разницу в возрасте, довольно быстро успела меня разговорить и отвлечь от плохих мыслей. А Оля ни разу не сказала ни слова, только попросила сестру заплести ей косу (у неё были длинные волосы ниже талии). Уже к ночи, когда пробили отбой, то бишь, вырубили свет в коридорах и палатах, мне, конечно же, не спалось.
Я слышала, как из соседних палат босыми ногами по полу кто-то шлепает по коридору, хихикает. В общем, ребята отбой отмечали довольно своеобразно. Мои товарищи по палате лежали смирно, а потом Лена (её кровать была у меня в ногах) встала и тоже выскочила в коридор. Всё это время я не открывала глаза, лежала лицом к стенке и пыталась хоть как-то заставить себя уснуть. Но увы – жесткая кровать, запах лекарств и топот в коридоре не давал это сделать. Поворочавшись, я поняла, что же не дает мне покоя больше всего. Извините, но после всего пойла, хотелось в туалет.
Перевернувшись на другой бок, я села на кровати и честно скажу, чуть с неё не упала. Прямо передо мной стояла Оля и пальцем куда-то мимо меня показывает. Я пулей выскочила из палаты, и после похода в туалет ещё долго не решалась зайти обратно. Выглядываю в коридор – а она у дверей стоит, и то направо пальчиком покажет, то опустит руку и будто разглядывает кого-то перед собой. Потом увидела, как медсестра завела её обратно, другая медсестра идет с уколами – заходит и Оля, начинает громко кричать каким-то нечеловеческим голосом. Все ребята повысовывались из своих дверей – шушукались, кто-то смеялся. А мне скажу честно, не до смеха было. В общем, до утра я не спала и с опаской поглядывала на Олину кровать. Но она больше не вставала и всю ночь умиротворенно сопела.
Весь следующий день я старалась как можно больше проводить время вне палаты. Сидела с няней на кухне, потом шла в коридор, забиралась на подоконник и мечтала скорее попасть домой. Если бы не постоянные боли в животе, так бы там и сидела. Лены в палате не было, а Оля так и лежала в постели, не вставая. Я уже начала думать, что это у меня на почве тоски по дому обострение, и может, девочка просто подошла ко мне из любопытства, а мне привиделся её злой взгляд. Но то, что случилось следующей ночью, повергло меня в ужас.
Всё повторилось – посреди ночи захотелось по нужде. Встаю и вижу, что Оля лежит на полу у моей кровати. Я уже рот открыла, хотела сестру её разбудить или врача позвать, как вдруг она начала шевелиться. Она была похожа больше на змею, чем на человека, было такое ощущение, что её выворачивает наизнанку, она корчилась, издавала какие-то булькающие звуки и пыталась ползти ко мне. Я только выдавила из себя её имя, и она, как вкопанная, замерла. Сердце у меня в груди готово было вылететь от страха. Прошло ещё пару секунд, я увидела, как открылся её рот, вначале в беззвучном крике, а потом в диком нечеловеческом визге.
Лена вскочила, бросилась к сестре, а я со всей дури понеслась по коридору. Помню только, что подбежала уже к выходу – в халатике, босиком, лупила кулаками в дверь, пока меня главврач, добродушный пожилой мужчина, не уговорил вернуться – была зима, и сами понимаете, просифонит в больнице хуже, чем на улице.
Оли там не было. Слава Богу. На следующее утро в больнице только об этом разговору и было. Как же душевнобольную вместе с другими людьми держали. Лена объясняла врачам, что сестра не эпилептик и не умалишенная, а просто она особенная, и видит то, что мы увидеть не можем. А когда этого “невидимого” слишком много, у неё эти припадки и случаются. В общем, покрутили все у виска пальцем, типа – “и вторая сестра ту-ту”.
Днем пришла моя мама и под расписку забрала из больницы. Знаете, боль как рукой сняло и я была согласна всю оставшуюся жизнь овсянкой на воде питаться, только бы никогда туда не возвращаться. К этой “особенной”.