С женщиной, рассказавшей мне эту историю (назовем ее Оксаной, имя тут роли не играет), мы познакомились на детской площадке. Обе мы — мамы «сильно за тридцать», точнее даже «под сорок». И хотя беготня и слежение за малышней не располагает к долгим разговорам, мы с удовольствием общались. Однажды Оксана рассказала мне эту историю.
Далее с ее слов:
“Я росла в, как сейчас шутят, однополой семье: мама, бабушка, прабабушка. Куда девались мужчины нашей семьи? Да кто куда. Отец мой, например, в буквальном смысле слова не вылезал из экспедиций, и, хотя формально они с мамой не были разведены, дома не появлялся. Вроде как была у него другая семья… Дед и прадед — там иная история, но к делу это не относится. Единственным мужчиной в нашей квартире был мой брат Георгий — он тогда готовился сдавать кандидатский минимум.
В это время наша прабабушка начала прихварывать, и к ней для каких-то манипуляций стала ходить медсестра. Звали ее Люся. Она была уже не очень молодая, но незамужняя, и прабабушка тут же принялась их с Жориком сватать. Конечно, у нее был свой резон: медицинский работник дома — человек нужный, не учительница какая-нибудь! Надо сказать, что Люся эта была совсем не привлекательна: с большим носом, грубоватыми чертами лица и к тому же прихрамывала. Не уродка, но, мягко говоря, не красавица. И всем нам она сильно не нравилась. Странно, но прабабушке это казалось неважным, и она свою протеже воспевала чуть ли не каждый день за ужином.
После уколов или, что там делала Люся, я уже не помню — прабабушка поила ее чаем и вела с ней разговоры. Показывала наш семейный альбом и, конечно, нахваливала Жору. Люся и сама посматривала на моего брата с интересом. Правда, пересекались они редко — Жора проводил всё время то в университете, то в библиотеке, дома бывал обычно вечерами. Над перспективой стать Люсиным мужем он только посмеивался. А за глаза (в шутку, конечно) называл Люсю то Бержераком, то Квазимодо… Прабабушка этих выходок не одобряла.
И вот в какой-то момент… Я даже не отследила, когда (я сама в тот год была в выпускном классе и голова была забита исключительно экзаменами) Жора вдруг переменился к этой особе. Стал заговаривать с ней и за глаза отзывался уже без прежней иронии. А однажды утром (мы все были дома) просто собрал вещи. И ушел.
– Ты куда? – только хватило сил спросить у мамы, когда она увидела, как Жора одевается. В ногах у него стояли 2 чемодана с книгами, ящик с пишущей машинкой и абалаковский рюкзак, набитый одеждой.
– К Люсе, – спокойно, деловито ответил он. Положил ключи от квартиры на комод и ушел.
То есть никакого внезапно вспыхнувшего чувства, как пишут, ничего. Жора, конечно, был несколько скрытным: например, мы, в его двадцать шесть, не знали толком ничего о его подружках. Хотя подружки были: то кто-то звал его к телефону звонким, чуть грассирующим голоском, то он приходил домой в легком облаке незнакомых, но явно не простых духов, то на походных фотографиях мелькало у его плеча чьё-то раскрасневшееся хорошенькое личико. Но тут такая резкая перемена.
Вечером мы собрались на невеселый совет.
– Ну ничего, ничего, завтра Люся придет — я с нее спрошу! – успокаивала всех прабабушка.
Но завтра пришла другая медсестра. А про Люсю сказала: «Перевелась на другой участок». Мы поникли.
Так прошло несколько месяцев — от Георгия не было ни слуху ни духу. Мы, конечно, знали, где он работает и учится, могли его отыскать. Ну не бегать же нам за блудным мужиком! «Видимо, такая уж у нас судьба — жить «бабьим царством»», – сказала как-то бабушка.
Удивительно, ни у кого из нас даже не мелькнула мысль о том, чтобы занять Жорину комнату. Мы так и продолжали ютиться: я с бабушкой, мама с прабабушкой, а его комната осталась пустовать.
Сильнее всех горевала прабабушка. Теперь она подолгу сидела на кухне и в одиночестве разглядывала фотоальбом, в котором больше всего было как раз снимков его, Георгия. Вот из него-то, из альбома, и выскочил тот серый конверт. Простой, без марок, незапечатанный. Бабушка подняла его с полу, покрутила в руках и потянулась выбросить.
– Стой, куда ты! Там же Жорочкины волосики! – воскликнула прабабушка.
– Да пустой он! – поддала плечами бабушка.
– Не может быть, чтобы пустой! Я сама туда его прядку с первой стрижечки убрала!
Я тоже помнила эту прядку — она всегда хранилась в альбоме. Мы втроем столпились у стола, разглядывая конверт. Он и в самом деле был пустой. Вдруг, неожиданно, буквально взвилась прабабушка:
– Это всё Люська, злыдня! Она волосики украла и Жорочку нашего приворожила!
– Опомнись, мам! Что ты говоришь? – попыталась урезонить ее бабушка. Но та была непреклонна.
Как я уже говорила, от Жоры не было вестей несколько месяцев. И вдруг на пороге нашей квартиры появилась… Люся. Я помню, что открыла ей дверь и слова не произнесла от неожиданности. А та даже не вошла. Стоя в дверном проеме, она произнесла со злостью:
– Заберите своего теленка! Не нужен он мне!
И бросила в квартиру что-то, похожее на небольшой серый клубок. Этот клубок пролетел через весь коридор и укатился под ванну. Потом она развернулась и ушла.
(Примечание от Yarrr: да, планировка квартиры весьма странная: дверь в ванную напротив входной, но я подтверждаю — я сама в такой живу).
А где-то через неделю вернулся Георгий. Тихий, виноватый. Прабабушка не скрывала слёз радости, мама с бабушкой сторонились — они были обижены. Я долго колебалась, к какому «лагерю» примкнуть. С одной стороны, я тоже была сильно обижена на брата за его выходку, с другой же — я была к нему очень привязана. В конце концов я не выдержала, и мы помирились.
А разгадку этой истории я узнала немного позже, когда уже училась на первом курсе. Одна моя однокурсница увлекалась психологией и эзотерикой. Мы приятельствовали, и как-то раз я рассказала ей эту историю.
– Сообразила же эта Люся! – рассмеялась моя приятельница. – На самом деле, чтобы приворожить человека, волосы, действительно, используются. Обычно стараются незаметно почистить расческу интересующего объекта. Но тут подсуропила твоя прабабушка: сама, небось, и показала конвертик. Конечно, Люся взяла оттуда волосы. Да только не учла того, что брату твоему, когда с него эти волосы срезали, было всего… ну сколько? Год, наверное. А в год — к кому ребенка сильнее всего тянет? Конечно, к маме. Вот он и привязался к Люсе, как к маме. Думаю, то серое «непонятно что» было нитью, в которую были вплетены его волосы: такой нитью надо опоясываться или просто носить на теле. Или, может быть, она поясок связала себе. Но только она-то ведь женщина, ей было нужно, чтобы привороженный к ней относился, как к женщине, а не как к мамочке. Так что тут она просчиталась. Легко отделалась, впрочем.
Я спросила, не опасно ли хранить ту «приворотную» нить в квартире. На что знакомая мне ответила, что никакой опасности нет, но лучше ее сжечь или каким-то другим способом уничтожить. Я вооружилась шваброй, полезла под ванну, но достала оттуда одну труху. Ее я старательно собрала на бумажку и сожгла.
Через два года, с разницей в месяц, мы с братом обзавелись семьями. Но, помня об этой истории, от своих детей я ничего не храню: ни волос, ни зубов, ни от старшего, ни от младшей.”
Автор: Yarrr