Воткнутый нож (продолжение, третья ночь)

Никита тряхнул рюкзак и вместе с банками, сменными носками и прочим туристическим скарбом из него выпал… нож. Тот самый нож, с наборной рукояткой, с которого начались наши злоключения.
Ник побледнел, а Антон наоборот, стал пунцовым от гнева. Еле выдавливая слова, стараясь не сорваться, он медленно произнес.
– Ты что, всё-таки взял его? И всё это время нёс с собой?
Никита кивнул.
Антон взглянул на дверь: из-за облаков было темновато, но до заката еще далеко. Потом наклонился и поднял нож. Руки у него тряслись.
– Так! Из дома не выходить, далеко не отлучаться! Игорь – живо за водой; Маша – закругляйся с готовкой; ты, – его палец уперся мне в грудь, – проверь все ставни и двери, ты, – он указал на Ника, – отдери от сарая побольше досок с гвоздями! Всем сидеть дома!
– А ты?
– Я иду в лес. Буду через полчаса. НИКОМУ ОТ ДОМА НЕ ОТХОДИТЬ!
И он бегом припустил к опушке.
Игорь несильно шлепнул Ника по затылку, взял пластмассовую флягу и пошел к роднику.
Я обошла дом. Ветхий. Старый. Штукатурка осыпается. Крыша, крытая рубероидом – в пятнах лишайника. Некогда голубые, а теперь облезлые ставни трех окошек закрыты на крючки и крест-накрест заколочены широкими досками. Со двора доносился противный скрип, треск и скрежет – это Ник отдирал доски.
Проверила двери. Та, что с улицы – ее мы открыли первой – разбухла от дождя и довольно плотно прилегала к косяку. Внутри было два запора: небольшая железная задвижка с двумя петлями под дужку замка (явно магазинная) и мощный деревянный засов, который вставлялся в специальные пазы, а сейчас стоял в углу. Дверь со двора запиралась на простую деревянную щеколду.
Никита внес и с грохотом обрушил на пол охапку досок. Я объяснила ему, что заколачивать придется “дворовую” дверь. Это оказалось посложнее, чем отдирать – гвозди были старыми, кривыми и не желали вбиваться, а орудовать топором – не так удобно, как молотком, тем более в полутьме дома, при свете налобных фонариков. Мы закончили через час, а Антон еще не вернулся.
Маша внесла котелки с кашей и чаем, поставила их на стол и прикрыла курткой, чтобы не остывали. Света становилось всё меньше. Мы расселись по лавкам и напряженно ждали. Дождь то прекращался совсем, то принимался тихонько барабанить по крыше.
– Он фонарик-то хоть взял? – спросил Игорь.
Все промолчали. Время шло, на улице темнело.
Я встала и вышла на ступеньки дома, повернув голову в сторону опушки. Было беспокойно, минуты ползли, как слизни. Я вглядывалась в тёмную опушку, представляя себя на месте Антона. Сумерки, сырая трава, сырые кусты и листья деревьев, и он там один. Скорее бы он уже возвращался. Над горизонтом прорезалась щель облаков, и в нее глянуло краешком закатное солнце. Свет был густым, “тяжелым”, как гречишный мёд, с красноватым оттенком. А поверх него ложились уже сине-серые тени. Вот-вот погаснет последний отблеск, скроется в пелене облаков.
Но вот на опушке мелькнул светлячок фонарика, и моё сердце вздрогнуло облегченно. Идет! Нет, бежит!
Антон приближался, как мне казалось, очень медленно, но на самом деле он нёсся со всех ног, и фонарик скакал вверх-вниз в наступающей темноте. А за ним… Радость вдруг уступила место ледяному ужасу: Антона догоняло Нечто кошмарное.
Оно не имел какой-то материальной формы или цвета. Просто темнота, выползшая из-под деревьев излучала волны лютого, панического страха. Оно клубилось и росло, а фигура бегущего Антона, уже теперь ясно видимая мной в наступивших сумерках, казалась по сравнению с Ним такой крохотной, такой медлительной. Но он опережал ее. Не знаю, насколько – на десять метров или на пять – но опережал.
Расстояние между ними сокращалось – я это чувствовала. Не заметив, я стиснула кулаки и приговаривала: “Скорей, скорей!”. Вот он влетел на улицу, вот заметил огонек моего фонарика, повернул к крыльцу. Тьма поглотила уже дорогу за его спиной. Я едва успела нырнуть в дверной проем, Антон одним громадным, почти нечеловеческим прыжком вскочил следом за мной, и мы принялись запирать дверь. И тут снаружи в нее врезалось Нечто.
Удар был такой силы, что мы едва не упали, а дверь приоткрылась на целую ладонь. Но и Оно не ожидало сопротивления. У нас была целая секунда передышки, мы навалились на дверь и захлопнули ее перед носом неведомого кошмара. Стукнула железная задвижка, войдя в узкий паз.
Ребята высыпали из комнаты. В свете наших фонариков дверь была видна вся, до последней шляпки на обивке. Мы напряженно смотрели на нее.
И вдруг снаружи обрушился сокрушительный удар! Доски застонали, еле сдерживая напор того, что рвалось к нам внутрь. Его намерения были очевидны и ясны: разметать, разорвать! Три пары рук потянулись к деревянному засову и вогнали его в кованые петли по обеим сторонам двери.
Подобное я видела однажды в детстве, в старом фильме “Армия тьмы”, где нечисть загнала главного героя на мельницу. Нечто разбегалось и обрушивалось на дверь всей своей мощью. Пыль летела из всех щелей, засов шатался, гвозди выползали из досок, пол под ногами ходил ходуном. А мы словно приросли к полу: полукругом мы окружили дверь и не могли оторвать от нее своих взглядов.
Я не помню, сколько это длилось, казалось – долгие часы. Но вот, наконец, Оно устало. Издав глухой короткий рык, оно двинулось вдоль стены. Мы бросились в комнату.
Удар! Скрежет! Доски, которыми были заколочены ставни, зашатались, стекла в раме отозвались слабым дребезжанием. Холод пополз от окна. И снова пауза.
Удар! Казалось, дом содрогнулся до самого основания. Но второе окно выдержало. Хруст за стеной указал нам, что Нечто проломило забор. Теперь оно уже не кралось, не скрывало от нас своих намерений. Мы машинально повернулись.
Еще удар! То окно, которое выходило во двор, оказалось чуть слабее – мы услышали треск одной из досок. Но ставни выдержали. Надолго ли? Если долбиться с такой силой – к утру от дома останутся только щепки и штукатурка.
Тишина. Только доски поскрипывают. Меня – а может, всех нас вместе – колотила дрожь.
– Ты оставил нож? – шепнул кто-то (не помню, кто) из ребят.
– Ага, – ответил Антон.
– Тогда что ему нужно?
– Я не знаю!
Удар! Треск! Оно добралось до последней, не проверенной еще, защиты – до двери, которая вела во двор. Она была слабее всего: ветхая деревянная щеколда да десяток не очень толстых досок, вколоченных второпях поперек. Всё внутрь. Если запор не выдержит – доски просто треснут, как спички. Мы сгрудились перед дверью. Впереди стоял Антон: он успел подхватить топор и теперь держал его наизготовку.
Но Оно вдруг перестало ломиться, отошло и зарычало. Это был не тот рык, который мы слышали прошлой ночью – тихий, сводящий с ума. Звук, пришедший из-за двери был громче, резче, и в нем слышалась ярость. Дом затрясся, в комнате упала и покатилась по полу чья-то кружка, а пара досок треснула прямо на наших глазах.
А мы закричали.
Я не помню, кто первым – может быть, я, может – Маша или даже Антон. Мы кричали все: отчаянно, бешено, безумно орали, стоя напротив двери и слушая этот рык.
Тогда Оно снова бросилось на таран. Дверь ухала почти человеческим голосом, когда Его туша врезалась в нее. Доски скрипели. И тут не выдержал Антон. Прижав топор к груди, он заорал во всю мочь своей глотки и плечом вперед бросился на дверь, подпирая ее изнутри, не давая ей выскочить. Мы кинулись вслед за ним. Пять тел ударились о дверь и остались: кто-то стоя, кто-то припав к полу, спинами, плечами заслонившись от того кошмара извне.
И настала тишина.
Она длилась минуту. Две. Три. Потом – словно повернули какой-то немыслимый выключатель – лопнуло напряжение. Всё. Мы поняли, что эту неведомую битву мы не просто выстояли. Мы как-то умудрились в ней победить. Повторения не будет.
Оно уходило, ворча, рыча, тихо подвывая. Тяжелой походкой, продавливая мокрую землю, круша попавшие под ноги доски и ветви. Яростное, неуспокоившееся – оно вынуждено было отступить навсегда. Чего бы Оно ни жаждало – Ему пришлось отказаться от желаемого.
– Все целы? – прошептал Антон.
– Да, – отозвались четыре усталых голоса.
(Окончание следует)