Затуманенный разум

Когда я был маленьким, я просил бабушку читать мне сказки на ночь, но поскольку у бабушки со временем зрение становилось хуже, однажды она решила рассказать мне историю из жизни, чтобы я наконец отстал.
Начала она как всегда по-сказочному:
“Давно это было. Дед твой на селе музыкантом лучшим был, я его из-за гармошки, считай, и полюбила, можно сказать, я за него с бабами сражалась.
Однажды одна из них, Маруськой звали её, кажись, свадьбу решила сыграть, а я знала, что глаз то у неё на деда всё равно лежит, хоть замуж выходит. Перед свадьбой Маруська зашла к нам в хату, а я ей с крыльца-то говорю, мол, никуда мы не пойдём, да на кого скотину оставим, да и вообще делов невпроворот.
Гляжу, та покраснела, слёзки-то наворачиваются, и говорит мне:
– Ну пусть-то твой мне сыграет на свадьбу, он же поди на селе у нас первый музыкант, я ж и заплачу хорошо.
Ну, тут уж неудобно отказать, ладно, что просто не пойдём, да как они без музыки на свадьбе? Дед пообещал, что пить не будет, как всегда, и домой скоро воротится. От денег-то мы отказались, как-никак подруженьки. Прошло пару деньков, они спозаранку заехали на телеге, дед сиганул в телегу как молодой, и они помчали.
Свадьба прошла весело, тока вот деда-то вести некому – из стоячих только дед, да и у того ноги подкашиваются. А Маруська деду и говорит:
– Ты у нас ночь пережди до утра, а там и отвезём.
Ну, дед не дурак, понял, куда она клонит, и говорит:
– Мне жена сказала, коли сёдня не воротишься, не жена я те боле, да и с Маруськой счастья не ведать.
Конечно, дед приврал чуть-чуть, чтоб от пьяной невесты отмахаться. Вскинул он гармошку на плечо и пошёл своей дорогой.
Дед домой спешил, и оттого решил путь сократить через лес. Шел-шёл и сбился с пути. Смотрит – недалече огонёк горит. Дай, думает, подойду, спрошу, куда идти. Подходит, а один из сидящих у костра ему: “Выпей, дед, с нами!”, и подает стакан через плечо. Дед рад бы отказаться, да не может. Выпил. “А теперь закуси да сыграй!”
Ему бы домой идти, а руки сами играют и остановиться не могут. В руках сил нет, а играет всё быстрее и быстрее. Дед чувствует – плохо ему, да и замерзать начал, хотя вроде с костром рядом. А люди те спиной к нему сидят, и никто даже голову не повернёт.
Понял дед, что нечисто тут дело, и начал молитвы про себя читать. А те как будто слышат. И не то с удивлением, не то с испугом, начали головы поворачивать. А дед смотрит – нелюди это все, лица мхом поросшие, как щетиной, а вместо глаз выжженные впадины!
Зажмурил дед глаза от страха, слышит, замерло всё, а глаза открыл – в болоте по грудь стоит, а вокруг тина да камыши. Вылез он кое-как из топи, а уж к тому времени светало, и побежал прочь от этого места, а там кое-как и домой добрался. Зашёл домой, глянул мельком в зеркало, а прядь седая.
Долго дед историю не рассказывал, картуз носил, чтоб седину не показывать, а потом все-таки рассказал.”