Письмо, переданное покойницей

Я решила однажды, что мы с мамой немного ненормальные. Нет, с головой дружим, но отличаемся странной особенностью: и мои, и ее сны часто становятся предвестниками событий. Необъяснимый, но упорный факт. В том числе частенько мы видим усопших родственников. Одни приходят, чтобы напомнить, что души их существуют, и просят помина, а другие предупреждают о беде. Беде неминуемой, неотвратимой. Всегда удивляюсь: ну зачем? Зачем приходить и «сообщать», когда в тот момент сделать ЕЩЕ ничего нельзя, а неизбежное материализуется, когда становится УЖЕ слишком поздно!
Сон мамин расскажу. Очень меня впечатлили подробности и детали сновидения, а события, последовавшие, сначала шокировали, а потом заставили окончательно поверить в то, что к снам надо относиться бережно и осторожно.
«Я бегаю по лугу. Что нужно для счастья девятилетнему ребенку? Самую малость: теплый летний день, синее-синее небо, несколько разноцветных бабочек и несколько душистых цветов на длинных стебельках, чтобы собрать букет или сплести венок. Счастье. Тихое детское счастье. Увлеклась что-то, собирая! Вот, до леса доскакала. Сейчас от мамы Дуни нагоняй получу, надо бы вернуться. Сейчас, еще одну ромашку, а лучше фиолетовые «часики» и… Поднимаю глаза – нет леса. Стоит дом. На пороге – женщина во всем черном. Смотрит ласково, но лицо чужое.
– Подойди сюда, дочка!
Я испугалась. Почему это она меня дочкой назвала? Мама моя умерла, когда мне 2 года было, у меня теперь другая мама – мама Дуня. А потом вдруг защемило в груди. Я ПОЧУВСТВОВАЛА, что эта женщина и правда моя умершая мама. Я же не помню ее, лица никогда не видела, вот и не узнала. Испуг прошел. Теплое чувство накатило, щемящее такое чувство, как будто бабочка одна из тех, что порхала на лугу, трепыхается и бьется крылышками прямо внутри, на уровне груди.
– Что, мам?
Мама на меня смотрит спокойно, не выказывая ни радости по поводу встречи, ни, тем более, печали, так что я понимаю: мама здесь не для того, чтобы мной полюбоваться. В подтверждение робко мелькнувшей мысли женщина в черном вытаскивает из кармана аккуратный конверт:
– Это – письмо, весточка такая. Просьба у меня, дочка: отнеси его своему деду Семену и бабе Шуре. Так и передай: от мамы моей приглашение, ну, от меня то есть.
– Ага! – я начала энергично трясти головой.
Уж чего-чего, а это я сделаю, недаром мама Дуня обязательность, послушание и исполнительность вбивала регулярно, иногда – розгами по заднице.
Только я хотела ей об этом сказать и еще раз заверить, что сделаю все непременно, как оказываюсь на пороге дома, где живет двоюродный дед Семен с женой Александрой. Начинаю громко барабанить в дверь.
Дед сам открывает, но ничуть не удивляется:
– Ой, Валюшка, заходи скорее!
А я с деловым видом:
– Не, деда, не могу, я по делу срочному, держи!
Передаю письмо из рук в руки и добавляю:
– От мамки моей, не от мамы Дуни, а от моей, ну, мамочки Вари, что умерла…
Дед берет письмо и опять не выказывает никакого удивления, будто мать никогда не умирала и жила себе где-то рядом, передавая через меня письма!»
*******
Я проснулась. Темно за окном. 19 декабря в 6:00 иначе быть не может. Мама Дуня хлопочет возле печи. Собираюсь в школу. Баба Феша, моя любимая бабушка, зовет с печки:
– Валюш, встала уже?
– Да, – прыгаю на одной ноге, натягивая шаровары, – слазь, баб, будем завтракать.
Бабушка, кряхтя и охая, сползает с печи и усаживается за стол.
Уплетаю свой кусок хлеба, запивая молоком, и начинаю рассказывать свой замечательный сон. Мать и бабка слушают молча, обмениваясь то вопросительными, то тревожными взглядами.
– Ой, нехорошо, нехорошо… – качает головой баба Феша.
Я совсем не придаю значения ее словам, так как детские мозги уже переключились на более приятные вещи: подруги ждут. Последние приготовления: натягиваю одежонку, представляющую из себя поношенное перешитое пальтишко, валенки, теплый платок, хватаю в сенях лыжи – и пулей на улицу.
Домой из школы влетаю, громыхая неизменными лыжами. Возбужденная и взмыленная, с торчащими в разные стороны волосами, с пунцовыми от мороза щеками и вдобавок голодная, как собачонка.
Первое, что слышу, открыв дверь в переднюю, – всхлипывания и причитания. Баба Феша сидит, вытирая слезы концом платка, повязанного на голову, а матушка Дуня теребит край ситцевого передника и периодически вскрикивает: «Ой, горе-то, горе….»
Я смотрю на них и не могу понять в силу своего малолетства, почему взрослые и выдержанные люди, прошедшие войну, голод и все другие напасти, существовавшие на земле с момента ее сотворения, так сильно о чем-то убиваются? Баба Феша поднимает на меня свои заплаканные глаза и говорит: «Валюшка, брата моего, деда Семена и жену его бабу Шуру, сегодня утром поездом сбило! Обоих…»
Дед был начальником почты на станции. Тогда не было мостов через железнодорожные пути и люди переходили «железку» на авось. По какой-то срочной надобности вместе с женой они совершали этот переход. Он оказался смертельным.
Валюшкин сон оказался «в руку»: передала она приглашение от покойной матери своим живым родственникам.